Десять басен смерти

Но вместо этого его мир рушился! И этот Баснописец, символ эпохи, которая, как опасался Стивенс, уже канула в Лету… Химера, выдумка, пережиток иного времени. Как он мог доверять такому человеку? Как он мог… Возможно, поражение Баснописца – и его самого – возможно, американское восстание, ослабление Франции и Англии тоже были знаками, предвещающими конец? Конец более значительный? Он вспомнил о том, что Баснописец говорил о гниении королевства. И вдруг его посетило видение мира, готового уничтожить себя в решительной схватке, мира, в котором народ больше не уважал ни Корону, ни монархов, ни справедливый миропорядок. В котором больше не верили ни в благородство, ни в род, ни в происхождение. Часто Баснописец говорил, что не за горами тот день, когда французское королевство рухнет, как пустая ракушка, как гнилое яблоко, под ножевыми ударами народа и всех этих философов. Стивенс взревел, но его голос заглушала буря, и лишь новый шквал ветра ответил на его гневный зов.

Он оставался стоять со сжатыми кулаками и помрачневшим лицом, по которому ручьями стекал дождь.

«До конца света, – повторял он. – До того как брызнет кровь королей…»

Он стоял там целую вечность. К утру море утихло. Для досмотра к кораблю подошел обыкновенный фрегат королевского флота. Двое мужчин поднялись на мостик, с саблями на боку, в золоченых эполетах, в треуголках и в королевских мундирах. Обменявшись несколькими словами с капитаном, они решительно направились к Стивенсу.

– Lord Stevens?[57] – произнес один из них, поднося к глазам Стивенса свой мандат.

Стивенс побледнел, а второй офицер продолжал:

– Ian McPherson, British government. Would you please follow us?[58]

Когда Мари Дезарно получила тело сына, она кричала, как во время своих истязаний.

Она бы так ничего и не узнала, если бы аббат Моруа, переговорив с графом де Брогли и осведомившись, каким образом погиб Баснописец, не решился ей все рассказать. Это был нелегкий шаг – воскресить в сердце старухи память о покинутом сыне. Но он счел своим долгом произнести эти жестокие слова. Существовал риск, что Мари узнает правду иным способом и из иного источника. Итак, из рассказа аббата она в смятении узнала все: что ее сын был жив все эти годы, что он захотел отомстить, так никогда и не решившись предстать перед ней. Ее неутолимая боль стала лишь еще острее от этих откровений. В тот же самый момент, когда судьба возвращала ей сына, его снова и уже навсегда уносила смерть! Это было слишком для бедной Мари. Она совсем обезумела. Сначала она даже разозлилась на самого аббата; но вскоре ее гнев обратился на истинных виновников. Труп ее сына был бы брошен в братскую могилу, в которой он мог смешаться с останками его мнимого отца, Жака де Марсия, тоже всеми забытого. Но аббат Моруа добился, чтобы тело было передано ему. Мари покрыла его саваном; некоторое время она собиралась похоронить его на кладбище Сен-Медар, рядом с бывшими конвульсионистами и покойным дьяконом Франсуа де Пари. Но рассудив, что душа ее бедного сына уже подверглась слишком многим мучениям в течение его жизни, слепая Мари, снедаемая скорбью, решила не наказывать его еще и в ином мире.

Она собралась его сжечь.

Она не видела, как языки пламени лизали саван, но их жар поглотил и ее очерствевшее сердце. На этот раз не раздалось ни одного всхлипывания. Она молилась о том, чтобы нечто пережило его и чтобы однажды из пепла восстал феникс. В тот же вечер в ризнице, при свете свечи, в бреду, который удесятерял ее кровожадность и ее ум, она продиктовала письмо аббату Моруа.

И голосом, изменившимся от ненависти, она повторила: – Я желаю его смерти. Пусть Виравольта погибнет!

В Салоне 1783 года был представлен портрет Марии Антуанетты кисти мадам Элизабет Луизы Виже-Лебрен. Королева выглядит на нем очень красивой, хотя это красота иного времени; она отмечена сиянием и свежестью молодости. Его называют «портретом с розой», так как королева действительно держит в пальчиках цветок, напоминающий о ее грации и цвете ее щечек. Но если углубиться в скрытые мотивы художницы, не исключено, что под слоем краски можно увидеть не розу, а орхидею.