Десять басен смерти

Людовик старался не закрывать глаза. Его голова раскалывалась. В висках пульсировала кровь. Боль пронзала все тело. Взор заволакивала мгла, которая была непохожа на ночную тьму. Из последних сил он пытался не отводить взгляда от пляшущего узора на шторах. За ними продолжалась жизнь. Стоит лишь повернуться, и он увидит мадам Дюбарри в расцвете ее молодости. Но… он был здесь не один. Кто же окружал его в предсмертные часы на этой театральной сцене? Скорее всего, здесь был аббат. Кардинал и врачи медицинского факультета… О, он их много перевидал, этих врачей в черных сутанах! Больше ему не хотелось никого видеть – просто зацепиться за эти шторы, забыть о короне, которая так давно тяготила его. Его взгляд помутнел – слишком сильный жар, слишком, слишком…

«Любил ли меня народ?» – задавал себе вопрос монарх. Какую память он оставит после себя? Его укоряли за шалости, за то, что он недолюбливал светскую жизнь. Но знали ли они, что представляет собой день короля? Вся жизнь подчинена протоколу и общественным ритуалам. Он был на престоле в течение пятидесяти девяти лет, из них самостоятельно правил тридцать один год. В эпоху «короля-солнца» все сверяли время по часам Мраморного двора, и каждый, у кого был календарь и часы, мог, по выражению Сен-Симона, и на расстоянии трехсот лье точно сказать, чем занят король. Ну да! Питая глубокое уважение к делу своего славного предшественника, Людовик XV почти не занимался нововведениями, если не считать оперный театр Габриэль. Но он попытался избавиться от некоторых предписаний этикета, предпочитая удовольствия, доставляемые вольным образом жизни. Он любил находиться в своих апартаментах с близкими людьми. Почти на полгода он исчезал в Парк-о-Серф, Шуази или Ла Мюетт. Разумеется, придворные не покидали дворец, который оставался центром власти, но они от нее отдалялись. Супруга наследника жить не могла без Парижа. Двор следовал за ней. И дворец пустел, оживая лишь во время торжественных праздников.

Наверно, он казался слишком вялым. Он потерял Квебек, не смог воспрепятствовать ослаблению Канады и Луизианы. В Атлантике все еще господствовали англичане, и он не смог спасти Новую Францию. К тому же ему не удалось подавить религиозные войны внутри королевства. Францию раздирали на части. Но, в конце концов, не все было так мрачно! Это он сделал так, что французское влияние все еще ощущалось по всей Европе; повсюду красовались маленькие Версали. Он завоевал Лотарингию и Корсику, защитил ученые общества, создал многочисленные высшие школы и королевские академии. Неустанно совершенствовалась система образования. У него была одна из лучших в мире администраций: управляющие финансами, чиновники ведомства, строящего мосты, служащие полиции, первоклассные инженеры! С помощью канцлера Мопу он взялся, правда, с некоторым опозданием, за дерзкие преобразования. Его ошибки были плодом упущений, а не неверных суждений. Он часто импровизировал, вновь возвращаясь к противостоянию с парламентом. Но самым главным было, скорее всего, то, что он пренебрегал своими символическими обязанностями. Он не стремился к общению, не прикасался к заразным больным. Он вел себя как обыкновенный деист[8] и деспот, равнодушный к мнению своих подданных. Не обращал он особого внимания и на этих философов, которые беспрерывно нападали на него, на него или на его режим, что было одно и то же.

«Боже, как мне плохо, как больно…»

Занавески мерно колыхались.

Несмотря ни на что, он старался быть искренним и справедливым. Положа руку на сердце, он, конечно, предпочел бы веселую компанию своих фавориток в Парк-о-Серф суровым министрам. Но, готовясь к переходу в иной мир, он думал, что для Франции и монархии он все же останется Возлюбленным.

Люди, сидящие возле его изголовья, люди, которых он уже мог различить, видели, как шевелились его губы, как он говорил сам с собой, как пытался слабо улыбнуться.

Возлюбленный…

– Господин маркиз Пьетро Виравольта де Лансаль!

Перед Пьетро распахнулись двустворчатые двери.

Обычно герцог д'Эгийон занимал иной кабинет, а не это импровизированное бюро, расположенное поблизости от королевских покоев, в Министерском крыле, и выходившее на Мраморный двор. Но из-за чрезвычайных обстоятельств, вызванных смертельной болезнью монарха, все обычаи были нарушены. В кабинете государственного секретаря царила атмосфера нервного возбуждения. На его письменном столе, украшенном золотыми гвоздями, громоздились пухлые папки. Другие теснились на книжных полках рядом с томами по географии, истории, праву и военной стратегии. На камине, рядом с холодно взиравшей бронзовой Дианой, была развернута карта Европы. Усеянный континентами глобус только и ждал, чтобы до него дотронулась чья-нибудь энергичная рука или обратил внимание один из сильных мира сего.

Герцог д'Эгийон стоял у окна перед слегка раздвинутыми шторами.

– Виравольта! Вот и вы.

Ледяным тоном он пригласил его присесть.