Десять десятилетий

…Какое же конкретное отражение эти сложнейшие международные события нашли в моей работе той поры? То был объемистый альбом сатирических рисунков, тематически объединенных под названием «За прочный мир, против поджигателей войны». В основу его я положил вышедшую в свет брошюру «Фальсификаторы истории (Историческая справка)». Суть этой брошюры, охватывавшей события большого предвоенного периода, была в том, что Вторая мировая война со всеми ее ужасами стала возможной не только в силу агрессии со стороны гитлеровской Германии, но и благодаря трусливой уступчивости западных держав Гитлеру, их упорного нежелания объединиться с Советским Союзом для борьбы против этой агрессии. Это, по сути дела, было обвинение «западных демократий» и в особенности «главного поджигателя войны» Черчилля в подготовке новой, третьей мировой войны, на этот раз против СССР.

Закончив работу над альбомом — около 150 рисунков, я, как полагалось, представил его в Отдел культуры и пропаганды ЦК партии.

Одновременно произошло следующее. Редакция газеты «Известия», на страницах которой время от времени печатались мои рисунки, задумала отметить выход своего 10-тысячного номера. Мне заказали для юбилейного номера соответствующий праздничный рисунок. Не мудрствуя лукаво, я изобразил мощный локомотив с надписью «Известия», мчащийся на колесах в виде цифры 10000. Сей незамысловатый рисунок был напечатан на первой полосе газеты, и в том же номере я увидел Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении большой группы сотрудников «Известий». В списке награжденных были многие мои друзья и знакомые, но своей фамилии я, естественно, не обнаружил. Это меня не очень удивило — я уже давно освоился с тем, что «бдительные» перестраховщики аккуратно вычеркивали меня из любых наградных списков. А редактором «Известий» был в это время именно такой перестраховщик, скучный чиновник от журналистики, некий Губин.

И все же мне стало обидно. Как говорится, заело. И я сгоряча решился на весьма рискованный поступок. Образно говоря, осмелился «положить голову в пасть льву» — я сел и отстучал на машинке такое письмо:

«Дорогой товарищ Сталин!

Простите, что я решился обратиться лично к Вам по поводу незаслуженно нанесенной мне обиды.

Двадцать семь лет тому назад, в 1922 году я начал работать в газете «Известия» в качестве художника-карикатуриста. Количество моих рисунков, помещенных на страницах «Известий», исчисляется тысячами. Последний по счету рисунок напечатан на днях в десятитысячном номере «Известий».

В этом же номере напечатан Указ о награждении в связи с выходом десятитысячного номера большой группы работников газеты. Моя фамилия в списке отсутствует: редакция «Известий» не сочла нужным представить меня к правительственной награде.

Я работаю в советской печати честно и беспорочно тридцать лет, при этом двадцать семь лет — в «Известиях». Неужели моя работа в области печати не заслуживает быть отмеченной наряду с работой других товарищей по газете?

Мне кажется, что редакция «Известий» поступила по отношению ко мне неправильно и несправедливо.

11 июля 1949 года. Художник Борис Ефимов».

Когда я вышел из Кутафьей башни, где принималась корреспонденция для Кремля, мною вдруг овладел леденящий страх: а не сочтет ли Хозяин дерзкой и даже нахальной мою претензию на правительственную награду. Не проворчит ли: «Пусть скажет спасибо, что не посадили. Приведите-ка его в чувство». И я погиб.

У меня даже возникло желание вернуться и забрать свой конверт. Но понадеялся на судьбу и на то, что вряд ли до Сталина доходят все бесчисленные присылаемые на его имя письма, просьбы, заявления. Мне рассказывали, что в секретариате Хозяина была такая система: ему представляли список лиц, от которых поступали обращения. И в этом списке он отмечал заинтересовавшие его фамилии. Заинтересуется ли он моей?

Прошло дня два, и мне позвонил тот же Л. Ф. Ильичев, который на сей раз был главным редактором «Правды».

— Приезжайте в редакцию.

Приехав в редакцию, я вошел в приемную в тот момент, когда Ильичев в плаще и шляпе выходил из своего кабинета. Я посмотрел на него с удивлением.

— Леонид Федорович, вы меня вызывали.

— Да, да. Но не ко мне. Садитесь и ждите звонка.

Я уселся у стола помощника редактора, возле помещения с телефонными кабинами. Ждать пришлось недолго. Раздался звонок, и помощник жестом указал мне на ближайшую телефонную кабину.

— Ефимов, — раздался голос в трубке, — с вами говорит Поскребышев.

Это была фамилия известного помощника Сталина.

— Здравствуйте, Александр Николаевич.

— Товарищ Сталин считает, что по отношению к вам допущена ошибка. И эта ошибка будет исправлена.

— Огромное спасибо, Александр Николаевич! Огромное спасибо!

И тут я, к собственному удивлению, проявил определенную находчивость.

— Александр Николаевич! Раз уж довелось с вами говорить, то большая просьба.

— А в чем дело?