Десять дней в сумасшедшем доме (ЛП)

— Я знаю, что ты говоришь по-немецки. Спроси эту женщину, чем занимается ее муж. — и они оба засмеялись, словно над остроумной шуткой.

— Я знаю лишь немного слов, — воспротивилась она, но в конце концов выяснила род занятий мистера Шанца.

— Ну и зачем нужно было лгать мне? — спросил доктор, скрашивая грубость вопроса усмешкой.

— Я больше ничего не могу сказать, — заявила она и больше не переводила.

Таким образом, миссис Луиза Шанц была оставлена в приюте без возможности объясниться и быть понятой. Может ли что-то оправдать такую небрежность, когда можно без труда найти переводчика? Если бы ее поместили сюда лишь на несколько дней, кто-то мог бы усомниться в необходимости этого. Но эта женщина без ее на то согласия была заперта в сумасшедшем доме вдали от свободного мира, и она не могла убедить никого в том, что здорова; приговорена к нахождению в плену решеток приюта, вполне возможно, до конца дней, и никто даже не объяснил ей на ее языке, почему и как надолго. Сравните это с участью преступника, которому предоставляются все шансы доказать свою невиновность. Кто не предпочел бы быть убийцей с надеждой остаться в живых, чем быть признанным сумасшедшим и лишенным всякой надежды? Миссис Шанц на немецком умоляла объяснить ей, где она, и просила отпустить ее. Ее голос прерывался из-за рыданий, и без малейшей реакции со стороны доктора она была отправлена назад к нам.

Затем миссис Фокс прошла эту слабую неубедительную проверку и вернулась из приемной, будучи признанной больной. Мисс Энн Невилл была следующей в очереди, и я снова осталась напоследок. К тому времени я решила, что буду вести себя так же, как на свободе, с тем отличием, что я не скажу, кто я и где живу.

Глава 9 «Специалист» за работой

— Нелли Браун, доктор хочет видеть тебя, — сказала мисс Грюп. Я вошла в приемную и по приказу села напротив расположившегося за столом доктора Кинера.

— Как тебя зовут? — спросил он, не поднимая головы.

— Нелли Браун, — ответила я послушно.

— Где ты жила? — он записывал то, что я говорила, в толстую тетрадь.

— На Кубе.

— О! — выдохнул он с внезапным пониманием и обратился к медсестре:

— Ты встречала что-нибудь о ней в газетах?

— Да, — ответила она. — Я видела подробное описание этой особы в воскресном выпуске «Сан».

Доктор сказал:

— Проследи за ней, пока я схожу в кабинет и просмотрю ту заметку еще раз.

Он покинул нас, а мне велели снять шляпу и шаль. Вернувшись, он сообщил, что не смог найти нужный выпуск газеты, но он припоминает, что читал историю моего дебюта.

— Какого цвета ее глаза?

Мисс Грюп посмотрела и ответила, что они серые, хотя все говорили мне, что они карие или ореховые.

— Сколько тебе лет? — спросил он. Я сказала, что мне исполнилось девятнадцать в мае, а он повернулся к медсестре: — Когда ты в следующий раз уволишься?

Это, как я поняла, означало выходной.

— В следующую субботу, — ответила она с улыбкой.

— Ты поедешь в город? — и они оба засмеялись, когда она ответила утвердительно. Затем доктор велел:

— Измерь ее.

Мне приказали встать возле измерительного прибора, и планка была опущена, пока не прижалась к моей голове.

— Сколько там? — спросил доктор.

— Вы знаете, что я не могу понять, — сказала она.

— Ты можешь. Давай, какой у нее рост?

— Я не знаю. Тут какие-то знаки, я не могу сказать.

— Нет, можешь. Посмотри и скажи мне.

— Не могу. Посмотрите сами, — и они оба вновь рассмеялись. Доктор оставил свое место за столом и подошел, чтобы проверить лично.

— Пять футов и пять дюймов, разве не понятно? — сказал он, беря ее за руку и указывая на отметки.

По ее голосу я чувствовала, что она все равно не понимает, но это было не мое дело, так как доктору явно нравилось помогать ей. Потом я встала на весы, и она занялась ими, пока не привела их в состояние равновесия.

— Сколько? — спросил доктор, вернувшись за стол.

— Я не знаю. Придется вам посмотреть самому, — ответила она, назвав его по имени, которое я не запомнила. Он повернулся к ней и, тоже назвав ее имя, сказал:

— Ты становишься слишком наглой! — они оба засмеялись.

Я сказала медсестре, что весы показывают 112 фунтов, и она передала это доктору.

— Когда у тебя перерыв на ужин? — спросил он, и она ответила. Он уделял медсестре гораздо больше внимания, чем мне, и задавал ей по шесть вопросов на каждый вопрос для меня. Потом он записал мой приговор в свою тетрадь. Я заявила:

— Я не больна и не хочу здесь оставаться. Никто не имеет права запирать меня в таких условиях.

Он не обратил внимания на мои слова и, закончив делать записи и даже на какое-то время прекратив болтать с медсестрой, сказал, что этого довольно, и я была возвращена в комнату для ожидания к своим знакомым.

— Вы играете на пианино? — спросили они меня.

— Да, с детства, — ответила я.

Они настояли на том, чтобы я сыграла, и я пересела на деревянный стул перед старомодным инструментом. Я взяла несколько нот, и расстроенный звук заставил меня содрогнуться.

— Как ужасно, — заметила я, повернувшись к медсестре, мисс МакКартен, которая стояла возле меня. — Я никогда не касалась настолько расстроенного пианино.