Десять лет на острие бритвы

Дневная норма за десятичасовой рабочий день являлась весьма напряженной — что-то около одного кубометра на человека. В моей бригаде, состоявшей из 18 человек, выработка равнялась 18 м ³. При выполнении бригадной нормы каждый член бригады получал 800 граммов хлеба, первое и второе блюдо вечером, а днем — какую-либо кашу прямо на трассе. При 110 % — 900 граммов хлеба, при 120 % — 1 кг хлеба и дополнительное второе блюдо на трассе. Свыше 120 % — 1,2 кг хлеба и дополнительную кашу на трассе, а вечером к ужину — пирожок. Работа в забое производилась звеньями по два человека — один подготавливал грунт для загрузки тачки, второй отвозил его к месту укладки.

После обеда напарники менялись местами. Мне как бригадиру к концу рабочего дня приходилось производить замер выполненного объема работ каждым звеном и, складывая девять таких замеров, получать общебригадную выработку. Сразу было видно, какое звено отстает или идет впереди — исключалось всякое «сачкование». Мои замеры проверялись замерщиком колонны и без его подписи составляемая мною рапортичка считалась недействительной для зачисления бригады на питание в следующий день.

В таких случаях бригада получала минимальную норму, т. е. 600 граммов хлеба и баланду. От замерщика зависело очень многое. С ним старались дружить все бригадиры, его обихаживали. Да чего только не делали, чтобы его ублажить! Сплошные взятки в виде подношений из содержимого посылок. В общем он жил припеваючи, катался как сыр в масле — об этом было известно начальству колонны.

Последнее представляло из себя следующий конгломерат отбывающих наказание бытовиков: начальник колоны со сроком 7 лет; прораб — 8 лет за большую растрату в кондитерской промышленности; нарядчик — пять лет за связь с преступным миром — продажу краденого; замерщик — за взятки. Всем им до освобождения оставались буквально считанные годы и месяцы. Только один среди них — десятник Акоев из Северной Осетии — был не испорчен лагерной жизнью, представляя собой вполне нормального человека, причем вызывавшего к себе даже симпатию, несмотря на то, что сидел за убийство, совершенное по настоянию своей матери по закону кровной мести. Ему было всего двадцать два года.

Начальник и прораб жили в отдельной мазанке, расположенной около вахты и почти рядом с ними, тоже в мазанке, рассчитанной на четыре деревянных топчана с тумбочкой у каждого и довольно большим столом размещались десятник, замерщик, нарядчик и снабженец. За зоной находилась построенная нами баня и вошебойка.

На двенадцатый или пятнадцатый день пребывания в колонии и нескольких дней работы на трассе, я заполнял у себя в землянке очередную рапортичку, как вдруг прибегает рассыльный и передает распоряжение начальства немедленно прийти к вахте. Спешно закончив рапортичку, отнес ее прорабу, заодно спросив, не знает ли он, зачем меня вызывают на вахту. Он не знал. Смотрю: ворота открыты. Верхом на лошади какой-то начальник, а рядом с ним тот начальник отделения, с которым у меня было столкновение в день прихода в колонну (инцидент в палатке).

Верховой оказался командиром взвода охраны. В этот день из колонны убежало три заключенных, один из них заправский урка, притворившийся больным и получивший от старика-фельдшера освобождение, сумел каким-то образом пролезть через проволочное ограждение и убежал, а вместе с ним бежали еще двое бытовиков. «Ну, где твой этот самый контрик?», — такой вопрос я услышал, подходя к вахте. «Вот он, — показывая на меня пальцем, — сказал командир отделения». «Ваша фамилия?» «Конаржевский». «Встань к ним».

На острие бритвы

Я присоединился к этой группе. Каким-то странным, полупьяным голосом взводный не очень громко, но угрожающе произнес: «Идти по три, не отставать, шаг вправо, шаг влево считается побегом, стреляю без предупреждения». Оказалось, он на самом деле был крепко подвыпивши. «Пошли!» И мы отправились. Кто эти люди, с которыми я должен был идти в неизвестность? Маленький, щупленький старичок-фельдшер, рядом с ним средних лет человек в хорошем кожаном пальто, третий — из блатных, фасонистый парень в шароварах и кожаных сапогах. Во втором ряду крайним слева шел я, рядом — совершенно больной человек, с опухшим лицом от цинги, еле передвигавший ноги, вот-вот готовый упасть, и третьим — инженер-механик, которого я видел в одной из бригад.

Луны нет, темнота невероятная, кругом голые сопки. Позади явно выпивший всадник, качающийся из стороны в сторону, еле удерживающийся в седле, с пистолетом в руке и время от времени пьяным голосом кричавший: подтянись, не отставать! А то захочу — и побежите, как миленькие, со скоростью моего коня.