Десять лет в изгнании

Первый консул самолично диктовал и диктует до сих пор статьи для правительственной газеты «Монитёр».¹²² Из-за пробелов в образовании он не смог бы писать сам ни по-французски, ни на любом другом языке. Впрочем, хотя он не знает ни орфографии, ни грамматики, у него есть стиль. В каждой фразе видна, если можно так выразиться, сильная рука.¹²³ Необходимость сочинять статьи раздражает его; судя по всему, он полагает, будто стремиться в чем-то убедить окружающих — значит обходиться с ними чересчур предупредительно. Он охотно прибегает к брани, причем брани простонародной, даже в тех случаях, когда — как в армейских бюллетенях — ему бы следовало сохранять достоинство, подобающее особе всемогущей. От прежних сношений с якобинцами у него сохранилась манера говорить, свойственная простолюдинам. Его можно назвать воплощенной Революцией, причем Революцией безжалостной и развращенной разом и, разумеется, не той, о какой мечтали и какую задумали люди из высшего общества. Рёдерер, человек большого ума, который, вне всякого сомнения, последние двенадцать лет говорит не то, что думает, восхваляет журналистский талант Бонапарта и уверяет императора, что весьма этим талантом дорожит.¹²⁴ Чувствуя, что во Франции того, кого хочешь погубить, необходимо истреблять иронией,¹²⁵ Бонапарт научился владеть этим оружием, и, как бы неуклюжи ни были его действия, он способен причинить очень много зла. Ибо когда жертве запрещено отвечать, любой удар попадает в цель. Добиться значительных результатов можно, лишь угадав главную мысль своего века; изучите историю всех людей, переменивших облик мира, и вы увидите, что в большинстве своем они всего лишь поставили себе на службу главенствующее в их время направление умов. Скверная философия конца XVIII столетия издевалась над всем, что может быть святого для души.¹²⁶ Бонапарт привел эту философию в действие. Бонапарт знает, что сила, до тех пор пока она остается силой, никогда не бывает смешной. Поэтому он обрушивает насмешки на все, что восстает против власти: на убеждения, талант, религию, нравственность. «Ваша совесть — дура, — сказал он г-ну де Брою, епископу Фландрскому, который не желал повиноваться его воле.¹²⁷ — Разве вы не знаете, что Господь царит на небесах, а здесь, на земле, всем распоряжаюсь я?» Все его учение сводится к одному: «Позор побежденным!»¹²⁸ — и это ужасно; измени ему удача, он, полагаю, презирал бы сам себя.

Единственные человеческие существа, которые ему непонятны, — это те, кто искренне предан какому-либо убеждению. Он как будто принюхивается к людям, пытаясь угадать, что из них можно сделать — орудия или добычу. В людях же с убеждениями он видит либо глупцов, либо торгашей, набивающих себе цену.

До него дошли слухи о том, что в своем кругу я говорила о притеснениях, которым мы подвергаемся и которые — я понимала это так ясно, словно заглянула в будущее, — будут делаться с каждым днем все более тяжкими. Жозеф Бонапарт, которого я любила за острый ум и занимательные беседы, приехал ко мне и сказал: «Брат мой на вас в обиде. “Отчего, — твердил он мне вчера, — отчего г-жа де Сталь не желает поддержать мое правительство? Чего она хочет? Чтобы ей вернули деньги, оставленные в казне ее отцом? Я прикажу их выплатить. Чтобы она могла жить в Париже? Я ей это позволю. Еще раз повторяю: чего она хочет?”» — «Мой Бог, — отвечала я, — неважно, чего я хочу; дело не в моих желаниях, а в моих мыслях». Не знаю, передали ли ему этот ответ; зато я знаю совершенно точно, что, услышь он мои слова, он не придал бы им ни малейшего значения, ибо он не верит в искренность чьих бы то ни было убеждений; мораль в любых ее видах он считает ни к чему не обязывающей формулой, вроде окончания письма; из того, что в конце письма вы назвали себя чьим-то покорным слугой, никак не следует, что адресат может чего-то от вас потребовать, — точно так же и Бонапарт полагает, что если кто-то толкует о своей любви к свободе и вере в Бога, о покорстве велениям совести и презрении к голосу корысти, то человек этот просто-напросто чтит обычаи и облекает в общепринятую форму свои честолюбивые притязания и эгоистические расчеты. Впоследствии мы увидим, что, имел ли он дело с индивидами или с целыми нациями, Бонапарт всегда заблуждался только насчет людей порядочных.