Десять мужчин

— Выше нос. Постарайся не слишком устать на работе, а вечером, может, прогуляемся по берегу, — сказал Учитель и, скользнув губами по моей щеке, отправился в школу.

Прогуляемся по берегу? Он никогда такого не предлагал. Я даже подумала, не остаться ли, однако прогулка по берегу ничего не могла изменить. Я написала мужу прощальное письмо и положила на кровать, где оно сразу бросилось бы в глаза.

Дорогой мой,

Прости, мне не хватило мужества прямо сказать тебе, что я ухожу. Не ищи меня. Я не изменю своего решения.

Я только теперь поняла, что слишком рано вышла замуж. Ты всегда знал, чего хочешь, а я лишь начинаю открывать свои желания. Одно я знаю точно: я не готова вечно жить с тобой на острове.

Ты как-то сказал, что я ожидаю, чтобы ты сделал меня счастливой. Знаешь, иногда тебе это удавалось. Случалось, ты делал меня такой счастливой, что я всегда буду помнить те дни, когда жизнь с тобой казалась возможной.

* * *

Тайком, с рюкзаком за спиной, я покинула «Соун-Хаус» и на такси отправилась к причалу, на свидание с Юристом. По дороге к яхте я встретила его компаньона Дэвида.

— Как вы? — спросил он, шагая рядом со мной. — В порядке?

Я кивнула, хотя едва сдерживала слезы.

— Это, конечно, не мое дело, — продолжил Дэвид, — но, боюсь, вы сейчас поступаете не совсем так, как сами хотели бы.

Разумеется, он был прав, да только не в том я пребывала состоянии, чтобы проникнуться его правотой.

Ступив на борт яхты, мы сняли обувь — пусть вокруг рушатся браки, палуба тикового дерева должна остаться в целости и сохранности. Дэвид жестом предложил мне спуститься в каюту, а сам тактично остался снаружи. Пришел момент нашей встречи с Юристом с глазу на глаз.

— Я принял решение… — Юрист закашлялся, — пока не бросать жену. Уж она-то наверняка будет рядом со мной в старости, чего от тебя ожидать никак нельзя.

Перед глазами возникла картинка: на мне туфельки от Ива Сен-Лорана и фирменные солнечные очки, на локте дизайнерская сумочка; Юрист в безукоризненном дорогом костюме; я толкаю его инвалидное кресло по узкой горной тропинке, по самому краю чудовищной пропасти…

— Дорогая, ты меня слышишь?

— Да… прости, я слушаю. Ты остаешься с женой. — Мой голос звучал словно издалека, словно вовсе и не мне принадлежал.

— Думаю, так будет лучше для всех. Тебе нужно вернуться к мужу и найти другое место работы. Насчет выходного пособия я распоряжусь.

— Нет. На острове не останусь.

— В таком случае сними квартиру в Лондоне, я оплачу. Будем встречаться во время моих командировок. Если нам суждено быть вместе, нас ничто не разлучит. — Он все продумал.

Юрист позвал Дэвида, и тот вошел в каюту, сжимая в руке прозрачный конверт, набитый новенькими двадцатифунтовыми банкнотами.

— Выходное пособие за три месяца. Кроме того, мы с партнерами решили оставить тебе машину фирмы. По крайней мере, ты можешь сразу же уехать.

Он из себя выпрыгивал, лишь бы поскорее сбагрить меня со своего тонущего корабля. Как в тумане, я приняла ключи и конверт, а когда повернулась, чтобы уйти, Юрист даже не поднялся на прощанье. Дэвид проводил меня к БМВ — старой, но все равно слишком шикарной для моего настроения.

— Берегите себя. Удачи. — Дэвид смягчил штампы, с дружеским участием стиснув мое плечо, как будто надеялся влить в меня мужество.

Я села за руль машины, вдохнула ароматы кожаной обивки салона и моющих средств, тупо уставилась на серые тучи, пролившиеся дождем. Сквозь струи на лобовом стекле мне виден был причал и паром, курсирующий между материком и островом. Сигнал к отплытию стал сигналом и для меня: на следующем пароме должна быть я.

* * *

Едва съехав на землю Франции, я позвонила своей древней двоюродной тетушке, которая с радостью предложила мне кров. А потом я набрала мамин номер, точно зная, что своим звонком разобью ей сердце. «Твой муж — хороший человек. Ты пожалеешь, что ушла от него», — сказала мама. Я страшно боялась признаваться в измене, но мама уже догадалась, что дочь у нее — прелюбодейка. Пройдет немало времени, прежде чем она согласится общаться со мной или хотя бы увидеться.

Я решила поостеречься с признаниями тетушке, радушно встретившей меня на лужайке перед своим особняком совершенно несуразной архитектуры. Она долго прижимала меня, содрогающуюся от рыданий, к своему объемистому бюсту, гладила по голове, снова и снова утешая:

— Pas grave, c’est pas grave, si tu peux pas avoir des enfants[4].

Добрая душа решила, что я плачу, потому что не могу иметь детей. Благодарная даже за такое сочувствие, я не стала ее разубеждать.