Десять мужчин

С того момента, как я покинула нью-йоркский Ист-Сайд, мое представление о деньгах коренным образом изменилось. Я считала себя состоятельной, если зарабатывала за три месяца сумму, которую Миллиардер вручал мне в одном своем конверте. Но странное дело — моих скромных гонораров хватало надолго.

Бутики Мэдисон-авеню были забыты, зато я открыла для себя блошиные рынки, где покупала фантастические платья по двадцать фунтов. Решив, что наряды от-кутюр для меня теперь чересчур кутюрные, я отдала в Оксфам всего своего Валентино.

Я была рада отказаться от работы официантки, но вместе с рестораном из моей жизни исчезли люди. Сдружиться в Лондоне я ни с кем не успела, на пробах же каждый за себя, так что они лишь усиливали чувство одиночества, а удовлетворение приносили редко.

Заметив, что я все сильнее падаю духом, агент как-то пригласила меня в воскресенье на обед, чтобы представить «славному лондонскому люду». Так я и познакомилась с ее племянницей Фебой, дамой замужней и весьма примечательной, хотя бы из-за хобби сватать одиноких друзей. Очень скоро с легкой руки Фебы я попала на вечеринку на Итон-сквер, где и состоялась знаменательная встреча с Девственником. Я с готовностью приняла его за Единственного, но не Девственник был тому виной, а мое страстное желание вернуться в головокружительные сферы Романтической Любви. За попытку убежать от реальности я расплатилась сполна: снова одиночество плюс беременность от безнадежного мужчины.

Мне отчаянно нужно было с кем-то поговорить, даже если и не бесплатно. После трех приемов у молодящегося психоаналитика в «мартенсах» я услышала диагноз.

— Если вам что и нужно, — сообщил он, кхекая и хмыкая через каждое слово, — так это приятель.

Невелико открытие, однако не этого я ждала от врача, а тот, как выяснилось, приберег сюрприз для четвертого приема, предложив мне чашку чая, прогулку в парке и ужин в следующую пятницу. Я немедленно дала отставку психоаналитику и наняла адвоката, молясь о том, чтобы выработать какой-нибудь план к тому моменту, когда беременность уже не скроешь.

Я ни секунды не сомневалась, что оставлю ребенка. В конце концов, я буду не первой матерью-одиночкой, и хотя моя собственная мама такое положение вещей не одобрит, но и в помощи не откажет, стоит ей только увидеть внука. Благодаря маме я смогу начать работать сразу после родов, и если агент обеспечит мне хотя бы озвучку, то нищета нам с малышом не грозит.

С отцом ребенка вышла загвоздка. Я все колебалась, сообщить Девственнику новость до или после рождения. Запутавшись, в итоге так ничего и не решила. Отец, как известно, обеспечивает мать своего будущего наследника пищей, кровом и защитой; ничего этого я от Девственника не хотела, а значит, и смысла связываться с ним не было. Свой вклад он уже внес, а раз уж вынашивать ребенка мне приходилось в одиночку, то пусть он будет моей тайной.

Но прошел месяц, второй, и я поняла, что не выдержу обмана. В сравнении с материнской роль любого отца выглядит несущественной. Неважно, что Девственник не помогает мне растить во чреве плод, — а какой отец помогает? Приходилось признать, что в биологическом отношении ребенок его не меньше, чем мой. Выбора не было: надо сообщать. Я взялась писать письмо, но тут же подумала, что электронная почта предпочтительнее. По крайней мере, Девственник наверняка будет сидеть, когда получит известие.

Тема: Мои поздравления.

Не время для шуток.

Тема: Скоро станешь папой.

Не годится.

Тема: Я береме…

Даже не думай.

Тема: Отцовство.

Нет, все не то.

Признать его роль значило напрашиваться на неприятности. Он ведь имеет право потребовать, чтобы мы растили «его» ребенка вместе. Нет, все же первое решение было и самым верным: никаких контактов с Девственником. Я не смогла бы даже чашку чая с ним разделить, не говоря уж об ответственности за другого человека. Словом, теперь я молилась, чтобы, когда придет время, я была готова к судьбе матери-одиночки.

А вот к чему я не была готова совершенно, так это к крови и боли спустя три месяца — когда потеряла своего малыша. С физическим шоком справиться оказалось проще, чем привыкнуть к пустоте, оставленной едва видимым плодом. У моего малыша было все для жизни, кроме самой жизни, и еще много недель меня преследовали страшная усталость, чувство потери и разочарование.

* * *

Вместе с Рождеством пришло время ехать домой — к праздничной мессе, гимнам и моей дорогой маме. Дома меня ждали также нескончаемый телевизор, нескончаемая еда и Гарольд с Филлис, старики-соседи, которые брали маму в прочные тиски осады каждое Рождество с тех пор, как мы с сестрой вышли замуж.

День напролет Гарольд сидел в большом кресле, катал во рту вставные челюсти и наливался домашним джином прямо из бутылки, радостно пуская туда слюни, чтобы ни с кем не делиться. Старик мерзкий, его жена сварлива от многолетнего презрения, и оба не прочь злоупотребить гостеприимством моей мамы.