Десять негритят

— Моя милая барышня, я бы попросил вас быть сдержанней. Я совсем не обвиняю вас. И надеюсь, мисс Брент, — он поклонился старой деве, — что мое настойчивое требование не считать свободным от подозрений ни одного из нас никого не обидело?

Мисс Брент не отрывалась от вязанья.

— Сама мысль, что я могу убить человека, и не одного, а троих, — холодно сказала она, не поднимая глаз, — покажется нелепой всякому, кто меня знает. Но мы не знаем друг друга, и я понимаю, что при подобных обстоятельствах никто не может быть освобожден от подозрений, пока не будет доказана его невиновность. Я считаю, что в одного из нас вселился дьявол.

— На том и порешим, — заключил судья. — Никто не освобождается от подозрений, ни безупречная репутация, ни положение в обществе в расчет не принимаются.

— А как же с Роджерсом? — спросил Ломбард. — По-моему, его можно с чистой совестью вычеркнуть из списка.

— Это на каком же основании? — осведомился судья.

— Во-первых, у него на такую затею не хватило бы мозгов, а во-вторых, одной из жертв была его жена.

— За мою бытность судьей, молодой человек, — поднял мохнатую бровь судья, — мне пришлось разбирать несколько дел о женоубийстве — и суд, знаете ли, признал мужей виновными.

— Что ж, не стану спорить. Женоубийство вещь вполне вероятная, чтобы не сказать естественная. Но не такое. Предположим, Роджерс убил жену из боязни, что она сорвется и выдаст его, или потому, что она ему опостылела, или, наконец, потому, что спутался с какой-нибудь крошкой помоложе, — это я могу себе представить. Но представить его мистером Онимом, этаким безумным вершителем правосудия, укокошившим жену за преступление, которое они совершили совместно, я не могу.

— Вы принимаете на веру ничем не подтвержденные данные, — сказал судья Уоргрейв. — Ведь нам неизвестно, действительно ли Роджерс и его жена убили свою хозяйку. Не исключено, что Роджерса обвинили в этом убийстве лишь для того, чтобы он оказался в одном с нами положении. Не исключено, что вчера вечером миссис Роджерс перепугалась, поняв, что ее муж сошел с ума.

— Будь по-вашему, — сказал Ломбард. — А. Н. Оним один из нас. Подозреваются все без исключения.

А судья Уоргрейв продолжал:

— Мысль моя такова: ни хорошая репутация, ни положение в обществе, ничто другое не освобождают от подозрений. Сейчас нам необходимо в первую голову выяснить, кого из нас можно освободить от подозрений на основании фактов. Говоря проще, есть ли среди нас один (а вероятно, и не один) человек, который никак не мог подсыпать яду Марстону, дать снотворное миссис Роджерс и прикончить генерала Макартура?

Грубоватое лицо Блора осветила улыбка.

— Теперь вы говорите дело, сэр, — сказал он. — Мы подошли к самой сути. Давайте разберемся. Что касается Марстона, то тут уже ничего не выяснишь. Высказывались подозрения, будто кто-то подбросил яд в его стакан через окно перед тем, как он в последний раз налил себе виски. Замечу, что подбросить яд из комнаты было бы куда проще. Не могу припомнить, находился в это время в комнате Роджерс, но все остальные запросто могли это сделать. — Перевел дух и продолжал: — Теперь перейдем к миссис Роджерс. Здесь подозрения прежде всего падают на ее мужа и доктора. Любому из них ничего не стоило это сделать.

Армстронг вскочил. Его трясло от злости.

— Я протестую… Это неслыханно! Клянусь, я дал ей совершенно обычную…

— Доктор Армстронг! — злой голосок судьи звучал повелительно. — Ваше негодование вполне естественно. И тем не менее надо изучить все факты. Проще всего было дать снотворное миссис Роджерс вам или Роджерсу. Теперь разберемся с остальными. Какие возможности подсыпать яд были у меня, инспектора Блора, мисс Брент, мисс Клейторн или мистера Ломбарда? Можно ли кого-либо из нас полностью освободить от подозрений? — Помолчал и сказал: — По-моему, нет.

— Да я и близко к ней не подходила, — вскинулась Вера.

— Если память мне не изменяет, — снова взял слово судья, — дело обстояло так. Прошу поправить меня, если я в чем-нибудь ошибусь: Антони Марстон и мистер Ломбард подняли миссис Роджерс, перенесли ее на диван, и тут к ней подошел доктор Армстронг. Он послал Роджерса за коньяком. Поднялся спор, откуда шел голос. Все удалились в соседнюю комнату за исключением мисс Брент, она осталась наедине с миссис Роджерс, которая, напоминаю, была без сознания.

На щеках мисс Брент вспыхнули красные пятна. Спицы застыли в ее руках.

— Это возмутительно! — сказала она.

Безжалостный тихий голос продолжал:

— Когда мы вернулись в комнату, вы, мисс Брент, склонились над миссис Роджерс.

— Неужели обыкновенная жалость — преступление? — спросила Эмили Брент.

— Я хочу установить факты, и только факты, — продолжал судья. — Затем в комнату вошел Роджерс — он нес коньяк, в который он, конечно, мог подсыпать снотворное до того, как вошел. Миссис Роджерс дали коньяку, и вскоре после этого муж и доктор проводили ее в спальню, где Армстронг дал ей успокоительное.