— А… — Теперь пришла наша очередь покраснеть.
Я почувствовала замешательство Строма. Он отвернулся от Кэндис и стал смотреть на сарай в противоположном конце двора. У меня, Меды и Кванты уже были менструации. От этого никуда не денешься — как от поллюций и других неприятных моментов при половом созревании мальчиков и девочек. Тем не менее некоторые вещи не стоит обсуждать с посторонними.
— Ты ведь знаешь, что это такое, правда?
— Думаю, да, — ответила Меда. — Сама видишь: половина из нас женщины.
— Нет. Я не о том. Доктор Томасин сделал так, что я могу иметь детей.
— Что?
— Знаешь, почему все кластеры получаются при помощи генной инженерии?
— Конечно!
— Если я вступлю в брак с таким же кластером, то смогу родить шесть членов септета.
— То есть с септетом из шести мужчин и одной женщины?
— Точно!
— А зачем тебе септет? Чтобы оплодотворить вас всех, хватит одного мужчины, а седьмого выносит одна женщина.
— Для биологического разнообразия, конечно!
Мы все немного растерялись, и в воздухе витал запах смущения.
— Но…
— Если
— Но…
— Биологически такой кластер гораздо стабильнее, разве вы не понимаете?
— Да, но… — Что?
— Ты не новый вид. Ты такой же человек.
— Я больше, чем человек, Аполло. — Четырнадцать зеленых глаз в упор смотрели на нас.
— Значит, тебе придется рожать детей только от такого же кластера, еще одного септета доктора Томасина. Ты не можешь иметь детей от первого встречного.
— Понятно, к чему ты клонишь. Все это глупости! Размножение и любовь — разные вещи. Я буду рожать детей ради продолжения рода, независимо от личных привязанностей.
— А доктор Томасин уже подобрал тебе пару?
— Нет. Вряд ли. Может быть.
Она умолкла, задумавшись. Мы увидели, как интерфейс Кэндис присоединился к остальным, а ее место заняла другая близняшка.
— Ну и хорошо, если подобрал, — сказала новая Кэндис. — Все равно мой партнер будет его творением. Больше никому не удалось создать септет.
— Значит, других септетов ты не знаешь?
— Честно говоря, нет. Но они должны существовать. И ради приумножения нашего вида я вступлю в связь с тем, с кем нужно.
— Кластеры не относятся к новому виду. Мы человеческие существа.
— Нет, мы отдельный вид! — возразила она. — Кластеры гораздо лучше одиночек. Это очевидно. А я гораздо лучше секстета, квинтета или квартета.
— Мы люди.
— Ну, может,
Мы ежедневно переворачивали яйца. Измеряли влажность. Регистрировали температуру датчиками, подключенными к настольному компьютеру. Проклятые датчики постоянно ломались, и сигналы тревоги будили нас по ночам. Мы не могли просто повернуться на другой бок и спать дальше — а вдруг утята и вправду замерзают? Прошло пятнадцать дней, и мы открыли вентиляционные отверстия в инкубаторах, понизив температуру на полградуса.
Слова Матушки Рэдд задели нас за живое, и мы стали все тщательно записывать. Промаркировали яйца в соответствии с геномом, по крайней мере те, что смогли вспомнить. Каждый час снимали показания температуры и влажности, рисовали графики.
Мы продолжали внимательно наблюдать за выводком утят у озера, хотя датчики феромонов не регистрировали даже намека на химическую память, а наш лабораторный журнал заполнялся одинаковыми строчками: «Признаков консенсуса нет».
По возможности мы старались не встречаться с Кэндис, хотя это оказалось не так просто даже на ферме площадью больше сотни гектаров. Похоже, Матушка Рэдд давала ей задания, отчасти совпадавшие с нашими.
От чего мы никак не могли отделаться, так это от доводов Кэндис. Я обнаружила, что все время обдумываю ее идеи. Во многом она ошибалась, а во многом оказалась права.
Согласно классическому определению «вида», кластеры — люди. Ребенок, родившийся у меня, Меды или Кванты от немодифицированного мужчины, будет человеком. Мы не относимся к новому виду, однако и обычными людьми нас не назовешь. Предшественники снабдили нас чувствительными подушечками на ладонях для передачи химической памяти между членами кластера. На шее у нас имеются особые железы, которые транслируют чувства и простейшие мысли при помощи феромонов. Усовершенствованное обоняние позволяет различать тончайшие оттенки запахов. Но если особо не присматриваться, мы ничем не отличаемся от людей, живших сто лет назад.