Десять величайших романов человечества

Итак, преподобный Патрик Бронте, похоронив жену, ее сестру и шестерых детей, остался доживать свой век в одиночестве, которое так любил, он бродил по болотам, насколько позволяли угасавшие силы, читал книги, молился и заводил часы, когда шел спать. Существует фотография, на которой он глубокий старик. Бронте сидит в черной одежде с белоснежным стоячим воротничком вокруг шеи, седые волосы коротко подстрижены, открывая высокий лоб; нос крупный, прямой; губы плотно сжаты, а под очками сверкают злые глазки. Умер он в Хоуорте в возрасте восьмидесяти четырех лет.

Собираясь писать о «Грозовом Перевале» Эмили Бронте, я сознательно подробно остановился на жизни ее отца, брата и сестры Шарлотты, потому что в книгах, написанных об этом семействе, говорят по большей части именно о них. Эмили и Анна плохо вписываются в картину. Анна была маленькой, хорошенькой девушкой, довольно незначительной, и талант у нее тоже был незначительный. Эмили очень отличалась от нее. Странная, таинственная, призрачная личность – ее не увидишь в упор, она словно отражается в лесном озере. Можно только догадываться, какой она была, по разным намекам и рассказанным случаям. Держалась она отчужденно, была резким, неудобным человеком, и когда слышишь, как иногда на прогулках она предавалась необузданной веселости, испытываешь что-то вроде неловкости. У Шарлотты были подруги, и у Анны тоже, а у Эмили их не было.

Мери Робинсон описывает ее в пятнадцать лет как «высокую девушку с длинными руками, полностью сформировавшуюся, с легкой, упругой поступью; в своих лучших платьях она смотрелась как королева, но, ступая по болотным кочкам и свистом подзывая собак, походила скорее на обычного мальчишку. Высокая, худощавая, подвижная девушка – не уродливая, но с неправильными чертами лица и бледной, болезненной кожей. От природы красивые черные волосы, небрежно собранные гребнем на затылке, выглядели эффектно; а вот в 1833 году Эмили причесывалась неподобающим образом, завивая тугие локоны и кудряшки. У нее были удивительно красивые карие глаза». Так же как отец, брат и сестры, Эмили носила очки. У нее был римский нос и крупный, выразительный рот. Одевалась она без оглядки на моду, носила платья с широкими, сильно сужающимися книзу рукавами, когда все уже давно перестали их носить, и хранила верность прямым длинным юбкам, обтягивающим ее худое тело. Вдали от дома она страдала. Брюссель ненавидела. Сокурсницы старались сделать что-нибудь приятное для двух сестер, их приглашали на воскресенье и праздники в гости, но мучительная робость мешала им принимать приглашения, и вскоре молодежь поняла, что гуманнее оставить девушек в покое. Робость была для них естественной чертой: ведь сестры воспитывались в изоляции и почти не имели опыта общения; однако робость – сложное состояние сознания, оно включает не только неуверенность в себе, но также и тщеславие, от которого Эмили по крайней мере не была свободна.

В школе, в часы отдыха, сестры всегда гуляли вместе и преимущественно молчали. Когда с ними заговаривали, Шарлотта отвечала. Эмили редко вступала в разговор. Месье Эгер считал ее умной, но слишком упрямой: когда дело касалось ее целей или убеждений, она не слышала доводов разума. Учитель считал ее самолюбивой, придирчивой, властной по отношению к Шарлотте, но в то же время понимал, что в девушке есть нечто необычное. Ей стоило родиться мужчиной, считал он: «Ее сильную, властную волю не сломают ни противостояние, ни трудности, только смерть укротит ее».

Когда после тетушкиной смерти Эмили вернулась в Хоуорт – то уже навсегда. Она никогда больше не покидала отчий дом.

Утром она вставала раньше всех и делала всю черную работу до того, как Тэбби, старая и болезненная прислуга, спустится вниз. Эмили гладила белье и готовила почти всю еду. Она пекла хлеб, и он получался отличный. Когда Эмили месила тесто, перед ней на подпорке лежала книга, в которую она поглядывала. «Приглашенные в помощь, когда было много дел, молодые девушки, работавшие с ней на кухне, вспоминают, что при Эмили всегда был клочок бумаги и карандаш, и если улучалась свободная минутка и можно было оторваться от готовки или глажки, она записывала пришедшую ей в голову мысль и потом возвращалась к работе. С помощницами она всегда держалась дружелюбно и непринужденно. «Всегда мила, а иногда весела и шаловлива, как мальчишка! Такая ласковая и добрая, слегка мужеподобная, – говорят мои информаторы, – но чрезвычайно робкая с незнакомыми людьми: если приходил мальчик от мясника или посыльный от булочника, она тут же, как птичка, вылетала из кухни и пряталась в коридоре или в гостиной, пока не слышала тяжелый стук ботинок удалявшихся по тропинке людей». Я думаю, непонятные для современников странности в ее поведении разгадал бы современный пси- хиатр.