Десять вещей, которые я теперь знаю о любви

Мне нужен Кэл. Хочу, чтобы он погладил меня по волосам и спел что-нибудь. Он часто сочинял песенки, глупые, бессмысленные, с нечеткой мелодией: Алиса, Алиса, Алиса. Не лезь в кроличью нору, без тебя я не могу. Останься тут со мной, Алиса, Алиса, Алиса. Хочу почувствовать, как его губы касаются моей кожи, как вибрирует голос у него в груди. Я могла бы позвонить ему, но от этого все только усложнится.

— Милая. — Тилли протягивает ко мне руки. Если я позволю ей обнять меня, то не знаю, что случится.

— Я пойду… — Делаю знак рукой в сторону лестницы. Тилли кивает.

Но я не иду в его комнату. Прохожу мимо нее, поднимаюсь на чердак, сажусь в кресло-качалку и раскачиваюсь взад-вперед, взад-вперед, взад-вперед, впиваясь ногтями в ладони. Сестры наконец догадались, где я, и стали звать меня, но я не в силах ответить. И когда Си поднимается по лестнице и встает передо мной, скрестив руки на груди, я не в силах взглянуть на нее. В конце концов она бросает свою затею и уходит.

Мы с Кэлом поссорились из-за недомолвок. Это было уже под конец отношений, когда проблемы становилось все труднее не замечать. Он обвинил меня в пассивной агрессии. Я обвинила его в трусости. Сказала, что мы застряли, не можем двигаться дальше, потому что он не хочет даже сказать родителям о моем существовании. Он ответил, что родители ему не указ, они не все решают в его жизни. «А вдруг ты обманывал меня?» — выпалила я тогда. «Мне иногда кажется, что ты ревнуешь», — выдал он. «Шутишь? Да пошел ты!» — в сердцах я швырнула на пол чашку с кофе. Она не разбилась, только прокатилась чуть-чуть, и гуща выплеснулась на тонкий темно-коричневый ковер, который мы оба терпеть не могли.

* * *

Потом я слышу звонок в дверь. Голоса. Так вот что значит — «приглушенный тон». Четыре пары ног на лестнице.

Они положат отца в гроб и заколотят крышку. Прижимаюсь лицом к коленям и обхватываю ступни руками. Чувствую собственную дрожь.

Стараюсь не слушать. Когда они уходят, я спускаюсь к себе в комнату и включаю телефон. Спустя некоторое время, после цепочки переадресаций, музыкальных пауз и «оставайтесь на линии», меня наконец соединяют с аэропортом Хитроу, отделом утерянного багажа. Я сижу на кровати, сжимаю-разжимаю край одеяла в кулаке. Простыни скучные, темно-синие. Отец всегда покупает что-нибудь в таком духе. Покупал. Меня скручивает от боли, будто кто-то продырявил мне грудь и влил туда свинец.

— Чем могу помочь? — Мужчина на другом конце провода говорит с роскошным нигерийским акцентом. Вот бы он почитал мне что-нибудь. Чтобы я лежала в кровати, натянув одеяло до подбородка, а он читал мне книжку. — Алло?

— Да, извините. Я насчет рюкзака.

— У вас есть идентификационный номер, мэм?

— Что, простите?

— Код, по которому можно найти вашу сумку, мэм. Он должен быть наклеен на обложку паспорта или какие-нибудь другие документы, которые вы предъявляли во время регистрации.

Я изучаю обои — колючие стебли розовых роз тянутся за мою кровать.

— Мэм?

— Нет. Нет, не думаю, что у меня он сохранился.

Мужчина на том конце провода вздыхает тихо, но достаточно долго, так что я успеваю услышать.

— Что ж, тогда давайте начнем с подробного рассказа о вашем рейсе.

Помню — сиденья в самолете были темно-синие, с небольшими подушечками на подголовниках. Помню — на ужин давали курицу в томатном соусе и рис. Помню — женщина в соседнем кресле была в желтом пиджаке с пуговицами, похожими на шоколадные медальки.

— У вас бывало так, что вы поругались с человеком, а потом он… не знаю… исчез? — говорю я.

— Мэм?

— И сейчас, когда вы вспоминаете о нем, то понимаете, что только и делали, что ссорились с ним. Или, по крайней мере, никогда не говорили ему самого важного. А теперь его больше нет, и уже ничего не поделаешь, правда?

Обвожу пальцем розу, пытаясь вспомнить, как же я выбрала эти обои — они ужасны.

— Мэм, если вы сообщите мне информацию о вашем рейсе и опишете сумку, я смогу…

— Это не важно.

— Но, мэм, я могу…

— Нет, правда, все в порядке, спасибо. Вы мне очень помогли. Спасибо за ваше терпение.

Спускаюсь по лестнице и иду по коридору к папиной комнате. Дверь закрыта. Она белая, с четырьмя углубленными панелями. Никогда не рассматривала ее внимательно раньше. Берусь за латунную ручку. На ней виднеется красная полоска — там, где я ободрала кожу возле большого пальца. Мне нужна сигарета.

«Алиса, ты же знаешь, что курить нельзя», — говорил отец всякий раз, когда я приезжала домой. Я смеялась и указывала на его собственную сигарету, а он отвечал: «Да, двойные стандарты. Но если серьезно, это же и правда вредно». — «Я знаю, пап». — «Я просто не хочу быть плохим отцом», — сказал он мне однажды, а я в ответ просто рассмеялась. Надо было сказать ему: «Ты хороший отец. И всегда им был».