Она задумалась, можно ли найти другой путь с пустоши на лужайку Троубриджей. В конце концов, владения у них большие, наверняка в живой изгороди множество проходов. Но пока…
Она посмотрела на лежащее перед ней открытое пространство. Как удивительно, что столь дикий уголок находится так близко от города! Здесь все казалось мрачным и полным жизни, воздух же был неимоверно свежим, она даже не представляла, насколько соскучилась по этой свежести. И дело не только в чистоте — она
Просто рай.
Она подняла голову, решив, что, возможно, здесь звезды будут сиять ярче. Не сияли. По крайней мере, не намного ярче, но она все равно замерла с поднятым к небу лицом, а потом медленно побрела прочь от дома, зачарованно глядя на узкий серп, пьяно повисший над кронами деревьев.
Такая ночь просто обязана быть волшебной. И была бы, если бы ее не принялся лапать человек, вполне годящийся ей в деды. Была бы, если бы ей разрешили надеть красное платье. Оно подошло бы к цвету ее лица гораздо больше, чем эта бледная пародия на розовый.
Ночь была бы волшебной, если бы ветер дул в ритме вальса, если бы шорох листьев превратился в щелканье кастаньет, а где-то в тумане ее ожидал бы прекрасный принц.
Конечно, никакого тумана не было, но ведь и принца тоже! Только жуткий старик, желающий делать с ней ужасные вещи. И ведь наступит время, когда ей, в конечном счете, придется их все позволить.
Ее целовали трижды в жизни. Первым был Джонни Метэм. Теперь он настаивает, чтобы его звали Джон, но когда он клюнул ее губами в губы, ему было не больше восьми — Джонни, да и только.
Вторым был Лоренс Фенстон. Он украл у нее поцелуй три года назад, у майского костра. Было темно, и кто-то подлил ром в обе чаши с пуншем, так что вся деревня сошла с ума. Аннабель тогда удивилась, но не рассердилась. По правде говоря, когда он попытался просунуть язык ей в рот, она просто расхохоталась.
Аннабель решила, что это
Лоренсу ее смех явно не понравился, и он гордо удалился, по всей видимости, слишком уязвленный, чтобы продолжать. После этого он целый год с ней не разговаривал, пока не приехал из Бристоля с вечно краснеющей невестой — худенькой и совершенно безмозглой блондинкой. Полной противоположностью Аннабель, которая с облегчением поняла, что ее это ничуть не волнует.
Третий поцелуй имел место сегодня вечером, когда лорд Ньюбури впечатался в нее своим телом, а потом проделал то же самое своим ртом.
Внезапно та давняя история с языком Лоренса Фенстона перестала казаться такой уж забавной.
Лорд Ньюбури поступил точно так же, попытался пропихнуть свой язык прямо ей в рот, но она сжала зубы так крепко, что чуть не сломала себе челюсть. А потом удрала. Она всегда приравнивала бегство к трусости, но сейчас, после того, как пришлось спасаться бегством самой, поняла, что порой это единственно правильный и мудрый поступок, даже если в результате оказываешься одна на пустоши, а влюбленная парочка преграждает тебе единственную дорогу, ведущую назад в бальный зал. Ситуация почти комическая.
Почти.
Она надула щеки, потом резко выдохнула, все еще медленно двигаясь в противоположном от дома направлении. Что за ночь! Вовсе не волшебная, а…
— Ой!
Ее ботинок за что-то зацепился… («Господи, что это, нога?!»)… и она упала. И единственная мысль, которая пришла ей в голову (до чего же мрачным стало ее отношение к жизни!), была: «А вдруг я споткнулась о чей-то труп?»
По крайней мере, она очень надеялась, что это труп. Мертвое тело, вне всякого сомнения, меньше повредило бы ее репутации, чем живое.
Себастьян был терпеливым человеком и вовсе не возражал подождать минут двадцать, чтобы разница во времени их с Элизабет возвращения в бальный зал стала вполне респектабельной. Ему было наплевать на собственную репутацию, а вот очаровательная леди Селларз обязана была следить за своей. Не то, чтобы их связь являлась для кого-нибудь тайной. Молодая и красивая, Элизабет уже успела снабдить мужа двумя сыновьями, а лорд Селларз — если информация Себа верна — гораздо больше интересовался своим секретарем мужеского пола, чем собственной женой.
Никто не ждал от леди Селларз верности. Решительно никто.
Но приличия — дело святое, поэтому довольный Себастьян остался лежать на одеяле (которое контрабандой доставил ему предприимчивый лакей) и глядеть в ночное небо.
Здесь на пустоши было непривычно тихо, хоть ветер и доносил порой звуки бала. Он не стал забираться слишком далеко за границы владения Троубриджей. Элизабет не настолько горела жаждой приключений. Но он все равно чувствовал исключительное одиночество.
И самое странное, ему это нравилось.