Десять загадок наполеоновского сфинкса

Если два процитированных выше историка хотя бы соглашаются с тем, что переход корпуса произошел в отсутствие Мармона и по приказу оставшегося командующим генерала Суама, то Виллиан Слоон совершенно категоричен. Он, не мучаясь сомнениями, утверждает, что Мармон «начал подговаривать офицеров своего корпуса к измене». Версия Слоона такова: предложение поехать в Париж «ошеломило деятельного заговорщика, успевшего склонить на свою сторону пятерых генералов своего корпуса, а именно Суама, Мерлена, Дижона, Ледрю и Мейнадье (начальник штаба корпуса). Изменнический замысел оказывался в полном ходу на пути к выполнению, так что нельзя было уже остановить начатое дело. Между тем, если русский государь согласится на заключение мира с регентством, в каком окажутся положении зачинщики заговора?»

Понятное дело, в каком. Если бы факт измены дошел до императора, все его зачинщики были бы немедленно расстреляны. Рональд Делдерфилд однозначно определяет, что «заговорщики предстали перед выбором: либо поторопиться со своими планами капитуляции, либо предстать перед трибуналом по обвинению в дезертирстве».

Но, как утверждает Виллиан Слоон, Мармон нашел выход из положения. Он согласился поехать в Париж, а там, якобы, «нашел средство сообщить австрийскому главнокомандующему об изменившихся обстоятельствах».

Обратимся теперь к свидетельствам самого Мармона:

5-го утром мы собрались у маршала Нея, чтобы дожидаться там окончательного ответа. В это время из Эссона примчался полковник Фавье и объявил мне, что через некоторое время после моего отъезда прибыло несколько адъютантов с целью найти меня для того, чтобы ехать к императору в Фонтенбло. А так как меня на месте не было, в генеральный штаб было предложено явиться командовавшему вместо меня генералу. Испугавшись этого предписания, генералы, решив обезопасить себя, не нашли ничего лучше, чем поднять войска и двинуться в сторону расположения противника. Полковник Фавье умолял генералов дождаться моего возвращения или моих указаний, за которыми он, собственно, и приехал.

Чего же так испугались генералы Мармона? Для Виллиана Слоона объяснение очевидно: «Из Фонтенбло прибыл ординарец с приказанием Суаму явиться к императору по делам службы. Нечистая совесть рисовала воображению этого генерала всяческие ужасы, а когда затем приехал адъютант Наполеона Гурго и потребовал с Суамом свидания, генерал этот тотчас же предположил, что его непременно арестуют, и страшно испугался. Созвав других, столь же скомпрометированных генералов, он рассказал им о своих опасениях. Немедленно же войска были поставлены в ружье. Около полуночи им отдано было приказание идти вперед».

Аналогичной версии придерживается и Рональд Делдерфилд. Он пишет: «Столкнувшись с вероятностью скорого трибунала и даже расстрела, если посольство Наполеона увенчается успехом, Суам и четыре его товарища-офицера ожидали исхода с понятным нетерпением. Когда из Фонтенбло один за другим прибыли несколько курьеров, требуя немедленного появления Мармона или его заместителя в императорском штабе, беспокойство сменилось паникой. Собрав дивизионных командиров, Суам предложил им действовать сообща и без малейшего промедления. Они должны были выступить в Версаль, тем самым выполнив первый пункт соглашения Мармона с врагом».

Кстати, неплохо было бы разобраться, что это за человек Жозеф Суам, командовавший корпусом в отсутствие герцога Рагузского.

Он родился в 1760 году и был на 14 лет старше Мармона. Обладая почти двухметровым ростом, он поступил на службу в тяжелую кавалерию в 1782 году, а в 1793 году стал дивизионным генералом (в это время Мармон еще был простым лейтенантом). Генерал Суам служил под командованием скандально известных генералов Пишегрю, а затем Моро. За связь с последним в 1804 году он был удален из армии и даже просидел несколько месяцев в тюрьме. После этого Суам долгое время был в опале, а затем служил в Испании, участвовал в сражениях при Лютцене и Лейпциге. В 1814 году Суам командовал 2-й резервной дивизией в 6-м корпусе Мармона.

Вопрос: мог ли такой человек, известный своими роялистскими взглядами и не скрывавший их, открыто содействовать возвращению Бурбонов в апреле 1814 года? Ответ: вполне мог. И уж, во всяком случае, у него не было оснований любить императора и радоваться неожиданному приглашению в его ставку.