Десятая симфония

- Слушайте дальше. Эта маленькая Зонтаг, она ангел, князь, советую обратить на нее внимание. - Он опять подмигнул. - Зонтаг умоляет хоть немножко понизить ее партию: ведь он черт знает чего требует от певцов. Казалось бы, чего проще: прелестная девочка просит понизить, понизь. «Nein!» - еще свирепее прорычал Дюпор. - Все «Nein»!.. Капельмейстера изругал так, что тот чуть-чуть не отказался сегодня дирижировать.

- Как? Разве не сам Бетховен дирижирует? Дюпор изумленно посмотрел на Разумовского.

- Помилуйте, князь, ведь он совершенно глух. Он будет стоять у пюпитра, только и все го. Вы, верно, не видели афиши? Вот...

Он вынул из кармана смятый листок. Разумовский надел очки и с любопытством прочел афишу.

- Так это на слова оды Шиллера «Радость»? Давнишняя его мысль, - протянул Андрей Кириллович: он ждал сегодня другого от Бетховена. «Какую это он выдумал радость?» - с легким беспокойством подумал Разумовский.

- Да, стихи... Умнее было бы написать музыку к хорошему балету... Ведь все-таки балет - высшее искусство, потому что в нем сочетаются все виды искусства. Я ему предлагал, но он только ругается. - Дюпор опять энергично постучал по лбу.

В коридоре колокольчик зазвенел сильнее.

- Наконец-то начинают... Ну, до свидания, князь, я должен вас оставить... Надеюсь ча сто вас видеть в театре... Я, впрочем, еще к вам зайду...

Он упорхнул, перескочив через порог ложи. На сцену торопливо выходили запоздавшие музыканты. Сторожа принесли и поставили около дирижерского места четыре бархатных стула, очевидно, для солистов, - другим предназначались простые стулья. Из-за кулис выглянул и тотчас скрылся Шупанциг, старый знакомый Разумовского. Капельдинеры закрывали двери. Звуки настраиваемых инструментов волновали Андрея Кирилловича, вызывая в его памяти что-то очень далекое и радостное. Ламповщики убавили света в зале. Отблески свечей над пюпитрами музыкантов задрожали на стенках боковых лож. Запоздавший брандмейстер проверил уровень воды в стоявшем на сцене медном резервуаре. Благоразумные люди заранее откашливались. Гул голосов понемногу затихал.

...Wien, Wien, die Stadt der Lieder,

Die schöne Stadt auf Donau Strand...{41}

Девятнадцатилетняя Генриетта Зонтаг в день концерта была на банкете, который в ее честь устроил днем в своем загородном охотничьем доме молодой венгерский магнат. Все на банкете было из сказки: и таинственный замок в лесу, и большой низкий зал, украшенный чучелами зверей, рогами оленей; и стол, сверкавший хрусталем и золотом, и бесчисленные слуги в странных костюмах, и красавец хозяин, и его кривая, усыпанная алмазами сабля, и блестящие молодые люди, которых он ей представлял, и их ласкавшие слух имена, и необыкновенные титулы, - только в сказках бывали принцы, маркграфы, палатины. Люди эти говорили восторженные, чудные слова о ее таланте, о ее голосе, о ее красоте.

Лакеи подали шампанское. Она говорила, что нельзя пить перед концертом, что она лишится голоса, что ее освищут, и, слабо смеясь счастливым смехом, пила. Затем она пела арию Розины, и трель звучала так, как никогда до того не звучала. Ослепительные молодые люди падали перед ней на колени, осыпали поцелуями ее руки. Хозяин умолял осчастливить его и принять скромный дар, недостойный ее божественного гения. Взяв из шкатулки чудесное ожерелье, он надел ей на шею четыре нитки жемчуга и, оправляя, коснулся ее голых плеч своей горячей рукою. Она пила, ела конфеты, после конфет бутерброды, бессмысленно-счастливо смеялась, бессмысленно-счастливо благодарила, с детской нежностью глядя на всех этих изумительных, дивных людей.

Много позже - а может быть, и сейчас же после того - вспомнили о концерте. Надо было ехать в город. Сказочное продолжалось, - она еще тогда не знала, что все это почти ритуал. Молодые люди разостлали ковер у крыльца перед коляской, чтобы пыль земли не коснулась ножек богини. Толстый тугой ковер покрыл низ лестницы, стать на ступеньки было невозможно, - она засмеялась и скользнула вниз. Ее поддержали, подняли и посадили в экипаж. Молодые люди восторженно говорили, что выпрягут лошадей и сами впрягутся в коляску, она озабоченно отвечала, что это невозможно, так она опоздает к концерту, и все хохотали и опять целовали ей руки. Хозяин непременно желал сесть с ней, но не сел: в театр подъехать вдвоем было бы неудобно и неприятно Каролине.