Десятка

— Эх, хорошо! Огороды подышат! Ослепли? Ребенок мокнет! — Вытащила младенца из коляски и, прижимая, бегом понесла в дом.

Я набрал номер.

— Алексей Филиппович? Извините, бога ради, приболел. Давайте на недельку перенесем!

Вспыхнула молния, лилово-белая. Дождь усилился в минуту, смыл собачьи голоса с улицы.

Долгожданный, дождь шел всю неделю.

Дождь размывал земляные дороги. Там, где еще недавно клубилась пыль, среди жирной грязи барствовали огромные лужи.

Беда кончилась. Черный клубок беды уже не катился. Клубок застыл в луже.

Я был слаб умом, чтобы распутать этот слипшийся клубок, но силен доверчивым чутьем, чтобы догадаться о хищном непостижимом замысле. Все в то лето было сложно переплетено и завязано на разном — вхождение в мир нового человека, сына моего, и дом, где мы расположились, и участь бородатого человека, который дал нам этот дом на лето. И лес, у которого мы стояли, скрипящий.

Прогретый и легкий, лес поскрипывал. Мокрый и тяжкий, скрежетал.

Здесь, на дороге у леса, была тугая сердцевина клубка. Но размотать волосяную, разбухшую от дождя шерсть было не под силу дрожащим пальцам.

В ту минуту, когда упали первые капли, а я стоял, кровавый и разодранный, во дворе, с дрожащей трубкой, откуда получил весть о том, что Васи уже нет, Наташа сказала простые три слова. Кинула зло.

После этих слов я не винил ее ни в чем.

— Ослепли? Ребенок мокнет!

Она вынула Ваню и понесла бегом в дом.

Я словно первый раз увидел, как заботлива она. Как бережно и ловко его держит. Сильная и собранная.

После смерти было тихо. Собаки гавкали, но овчарок кто-то пристрелил. Через год вдова нашла мужика, байкера. Наташа через год родила двойню. Петя и Ульяна поженились. С Аней мы развелись зимой, когда я вошел в политику, но потом снова стали встречаться — ребенок не дал разлететься.

Тем летом я с Наташей больше не воевал.

Я смотрел на нее новым, промытым взглядом. Ее резкость уже не доставляла страданий, а забавляла. Ее грубый язык был так же животно важен, как солнечный огонь и шелест куста над коляской, где вызревал и креп мой сын.

Ильдар Абузяров

Родился 5 июня 1976 года в Горьком.

Окончил исторический факультет Нижегородского университета.

Дебютировал как прозаик в 2000 году.

Публиковался в литературных журналах и альманахах «Вавилон», «Дружба народов», «Октябрь», «Знамя», «Новый мир», «День и ночь» и др.

Произведения переведены на немецкий, чешский, шведский языки.

Работает в редакции журнала «Октябрь».

Библиография:

«Осень Джиннов», ДИА-пресс, 2000.

«Курбан-роман», издательство Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы им. М. Н. Рудомино, 2009.

«ХУШ. Роман одной недели», Астрель / Олимп, 2010.

Троллейбус, идущий на восток

Когда я вспоминаю свое детство, то удивляюсь, сколько у меня было возможностей выучиться, стать человеком.

В пятнадцать лет бабушка пристроила нас с братом в медресе (вскоре брата выгнали) в надежде, что когда-нибудь мы выучимся и отплатим миру добром. После вступительных экзаменов по выбиванию ковров я окончательно укрепился в основном составе. Помнится, на первом курсе нас учили строительному ремеслу. Мы рыли под фундамент землю, таскали на деревянных носилках с железным днищем щебенку и кирпич, замешивали растворы.

Кажется, тогда, осенью, я узнал, что «кирпич» — тюркское слово и означает оно «запеченная земля». И еще, покрывая рубероидом пустоту между двумя кирпичами, чтобы вода не затекала туда и не взорвала зимой к чертовой матери всю кладку, вглядываясь в темную пропасть простенка, в сплетенные из проволоки буквы, вдыхая запах голубиного помета и прелой листвы, я понял, что рядом с теплом человеческого жилища всегда находятся пустота и смерть.

Монотонность тяжелого труда скрашивали разговоры о футболе. Все тогда просто бредили европейскими звездами. Каждый выбирал себе любимчика: кому-то нравился «Милан» Кундера, кому-то — «Виллем» Шекспир. А кому-то — красно-белая гвардия.

Однажды один из шакирдов принес мяч и мы устроили свой внутренний чемпионат. Играли за мечетью, после полуденного намаза, обозначив камнями ворота. Одежда у нас была одна и та же — и для работы, и для молитв, и для развлечений: тюрбаны на головах и длинные, до пят, чепаны, под которыми лучшие из нас искусно прятали мяч. Наступать на подолы стелющихся по земле чепанов было грубейшим нарушением правил, так же как и толкаться локтями.

В нашем узком кругу футбол принес мне авторитет. Я был грозным нападающим. До сих пор помню, что самым опасным было идти по правому флангу: если ты справа, тебя обязаны пропустить, по сунне Пророка. Поэтому мяч у нас двигался исключительно против часовой стрелки, по кругу, и никаких угловых не было — это против правил.