Десятое желание

Он чувствовал себя таким крохотным по сравнению с этим небом и в тоже время таким величественным, словно ему было подвластно все. Немного кружилась голова, ладони и ступни казались большими и горячими, но Ян чувствовал себя не пьяным, а опьяненным. Опомнился только, когда скрипнула дверь, и Кэт, кутаясь в отцовский бушлат, назвала его имя.

Волнуется?..

Точно. Я же ее «муж».

Поднялся. В его пальцах тлела, оставив на шифере дорожку пепла, забытая сигарета.

Кэт отвела его в свою детскую – крохотную комнату с милыми девичьими деталями, которые, впрочем, Ян едва мог соотнести с хозяйкой. На стуле прижимались друг к другу плюшевые игрушки. На полке за стеклом стояла коллекция поздравительных открыток с изображением пушистых зайчиков и котиков. С настенной лампы свисал детский рюкзак, к нему были пристегнуты значки с надписями: «Маленькая вредина», «Тону в любви… Спасать не надо», «Я – папина гордость». На подоконнике, перевязанная резинкой для волос, лежала коллекция вкладышей от жевательной резинки «Love is…» Ян знал Кэт совсем другой, и теперь возникло странное ощущение, словно его обманули. Только когда: тогда или сейчас?

– Ян! – строго окликнула его Кэт и кивком головы указала на разложенный диван, где возвышалась стопка постельного белья.

Наверное, все-таки сейчас…

Начали с подушек. Молча пеленали их в наволочки, распространяя по комнате запах свежевыстиранного белья.

Ян мельком поглядывал на Кэт, она не поднимала голову. И ему очень захотелось нарушить тишину между ними, сделать что-то совсем уж мальчишеское. Выбить подушку у нее из рук, закутать Кэт в простыню, как в кокон, толкнуть на диван… Но вот подушки одеты и взбиты, а он так и не сделал того, что хотел.

– Теперь простыню, – скомандовала Кэт.

Встали по разные стороны дивана, одновременно приподняли простыню. Она вздулась, как парус, и плавно опустилась.

Ян сжимал губы, чтобы его улыбка не была явной. Они вели себя как настоящие муж и жена. А учитывая новизну ощущений, новые образы и новые ракурсы, как новобрачные.

Вместе заправили одеяло. Кэт выключила свет и, само собой, приказала отвернуться, когда стала переодеваться. Но в крошечном замкнутом пространстве было отчетливо слышно, как с легким усилием она стягивает узкие джинсы, как избавляется от майки, расстегивает лифчик, как ночная сорочка, шурша, плавно сползает по ее обнаженному телу. Ян опомнился и тоже стал раздеваться.

Юркнув под одеяло, Кэт отвернулась к окну. Она лежала на боку, подсунув ладонь под щеку. Ян – сразу за ней, почти вплотную, подперев голову рукой. Даже сейчас он умудрялся смотреть на нее сверху вниз.

В темноте гудели комары. Ветер надувал занавеску.

Стремительно темнело. В сиреневых сумерках горели фонари. Один бросал косой жженый свет в окно, подсвечивая хвостик «невестиной» косички. Ян очень хотел провести пальцем по ложбинке завитка этого позолоченного хвостика, но снова сдержался.

Потом фонари погасли, и сразу стало заметно, что сирень ночи сменилась на черноту.

– Уже за полночь, – прервал долгое молчание Ян. – «Сегодня» закончилось. Ты можешь сказать родителям, что мы пошутили. Тогда нас разложат по разным кроватям.

Ян все-таки просунул палец под лямку ее ночнушки. Кожа Кэт была нежной и теплой. А запах ее словно стал насыщеннее. Она пахла женщиной, а не девочкой.

Кэт повела плечом. Он послушно убрал руку.

– Язык не повернется сознаться, – с тоской в голосе призналась Кэт. – Так что пока побуду беременной невестой, а там что-нибудь придумаю.

Он все смотрел на голубоватое плечо, высвеченное луной, на блестящие возле уха волосы, которые соскальзывали в черноту и сливались с ней. И вдруг ему захотел прижать Кэт к себе. Ну что она сделает? Шикнет на него, погрозит вполголоса, не позовет же родителей. Он улыбнулся от этой мысли. Сначала заартачится, как же без этого. Но потом подчинится, раскроется, а затем и сама ответит. Он знал, как сделать, чтобы она ответила…

Ян закусил губу, чтобы прервать фантазию. Вскоре успокоился, коснулся подушечками пальцев кружева на шлейке ее сорочки, провел по контуру. Осторожно, очень медленно убрал руку и опустил голову на подушку. Он услышал то, чего не слышал уже много лет: как где-то внутри зарождается едва ощутимая мелодия. Ян закрыл глаза, чтобы не потерять ее, ухватить ускользающую ниточку. Эта мелодия и стала его колыбельной.

* * *

Пусть только дотронется!

Катя сжала в кулаке край одеяла. Она не собиралась кричать, но знала, куда ударить, чтобы отбить у мужчины всякую охоту приставать.

Пусть только!..

Она чувствовала, как Ян касается кружева на шлейке ее ночной сорочки, и это невесомое, едва уловимое скольжение ткани по коже усиливалось тысячекратно, отзывалось во всем теле. И промелькнула мысль: а если не ударит, не сможет?.. Катя заставила себя вспомнить липкий взгляд мужчин в казино, шок во время «вечера правды», поездку в багажнике. Ухмылочки, смешки, язвочки. Спектакль, который пришлось разыграть перед родителями.

О да! Она сможет!