Десятый десяток. Проза 2016–2020

Может быть, даже мне посочувствуете.

Но это вовсе не обязательно. Великодушно вас избавляю от всех положенных церемоний. Ни мне, ни вам они не нужны.

Жизнь моя иссякла, истаяла. Это закономерный исход.

И все же так трудно смириться с мыслью, что больше не будет юного утра и старого письменного стола.

А без него – какой в ней смысл?

июль 2019

Белый коридор

1

Сказать, что времени у меня осталось мало, – это звучит как декларация оптимизма. Времени не осталось вовсе.

Чтобы понять это, необязательны мудрость и мужество, хватит трезвости.

Нет у меня удовлетворенности, нет утешительного сознания – все же успел, донес свою кладь. Одна лишь мысль – нечем оправдывать свое пребывание на земле. Разве что с вызовом усмехнуться: это забота доброжелателей, мне же найдется о чем подумать.

В эти оставшиеся мне дни меньше всего я хочу ворошить свои моральные потроха. Тем более размышлять о том, что так препятствует отечеству войти в европейскую семью, чем так прельстил исторический выбор – «я и не Азия и не Европа, я – беззаконная комета, отдельная, сама по себе, постичь меня не дано никому, позволено только в меня уверовать».

Много людей, не мне чета, пытались распутать тугой узелок, решить этот ребус, и все в свой черед разводили руками. То ли молитвенно, то ли опасливо, поглядывая на этого сфинкса.

Каждый кулик на свой салтык. У каждого есть своя история болезни, взросления, путешествия. Кто сам по себе, кто с чьей-то помощью, однажды набрел на свою дорожку. Мне, помнится, весьма помогла случайная фраза одной собеседницы.

Это была молодая дама, она рассказала мне, как стремительно обрушился брак ее подруги. При этом она ни в чем не винила жестко отставленного супруга.

– Нет-нет, он человек достойный. Но и она без вины виновата. Он просто оказался чужим.

– Что вы имеете в виду?

Она с досадой проговорила:

– Да ничего я не имею! Чужой это чужой – вот и все. Как говорится, другая масть, другая материя, состав крови. Тканевая несовместимость!

Женщине возражать невежливо. И неразумно. Я и не пробовал. Но забавно – ее реакция случайно оказалась подсказкой.

Чужой это значит – другой. Как просто. И в самом деле уже не требуется ни доказательств, ни аргументов. И мысль моя переместилась ступенькой выше. Хотя скорее, наоборот – ступенькой глубже.

Этот случайный разговор, это случайное словечко что-то означило и прояснило.

Все мы – чужие. Родная страна так и не стала своей в Европе, так же, как не смогла, не решилась соединить судьбу свою с Азией. Она предпочла повиснуть над бездной, между двумя материками, мостом, виадуком, условной скрепой, утешиться опасной иллюзией.

Мне, разумеется, возразят, скажут, что мы неизменно жили в мучительном состоянии поиска, хотели найти то конечную истину, то место свое во враждебном мире, в чем в чем, а в инертности и пассивности нашу страну не заподозришь, все наши бунты и мятежи имели единственную цель – добиться попранной справедливости. Пусть братство – недостижимая сказка, но равенство – это другое дело. Без равенства не мила и свобода.

И все-таки главная беда не в отечественной инфантильности, скорее – в присущей нам безоглядности. Как бы мы долго ни запрягали, едем так быстро, что нет у нас времени ни оглянуться, ни призадуматься. И мы – великие мастера пройти через точку невозврата.

Да если б и захотели назад, было бы некуда вернуться – одни руины и головешки.

Должно быть, сограждане в наши дни уже не спешат взойти на Голгофу. Уже не испытывают восторга от этой своей почетной миссии быть этаким полигоном времени, лабораторией для опытов, экспериментальной площадкой.

Возможно, их чувства не много значат, а голос не слышен, но, как известно, однажды маятник может качнуться, а некая неприметная гирька, упавшая на весы истории, нежданно изменит весь ход вещей.

2

И все же должна была существовать какая-то веская причина, определившая нашу чужесть, это устойчивое сомнение в том, что Европа – наше отечество. Не зря же Есенин увидел Азию, дремлющую на куполах наших храмов. Не зря же другой поэт обнаружил, что скифские наши глаза раскосы.

Похоже, мы и сами уверились, что странным образом породнили несовместимые цивилизации, соединили материки.

Вполне вероятно, что так и есть. Но не из воздуха же возникла многовековая обида, это сознание ущемленности, неправомерности наших претензий на европейскость, на общий дом.

«Сердитые молодые люди», столь популярные в прошлом веке, были и в литературной среде. Немало появилось писателей, которым не терпелось оспорить стишки: «Давно пора, едрена мать, умом Россию понимать».

Нет у меня особой охоты и вовсе нет времени, чтобы вести давно уже опостылевший спор, тем более – разгадывать сфинкса. У добровольных комментаторов и доморощенных мудрецов свои догадки, свои ответы. Там, где «возможны варианты», я не спешу представить свой. Не потому, что я так застенчив, просто не хочется суетиться.

3