Десятый голод

Он молча и пристально глядел на меня. Странно, как-то рассеянно, и тут я увидел, как в этих детских голубых глазах шевелится, пересыпаясь, вселенная. Пронзил укол в самое сердце. Господи, глаза ребе Вандала! Ну да, ну конечно… Этот неряшливый и грязный еврейский ребенок понимает все языки строителей Вавилонской башни… Что ему языки народов земли?! Он понимает рык зверей и немоту рыб, пение птиц… Запросто разбирается в жизни трав и деревьев, слушает музыку небесных сфер и движения подземных недр, толкует и вычисляет законы галактик — этот смешной еврейский ребенок!

— Доктор, вы были правы! На сей раз толмача нам не нужно. Вы бы могли нас оставить наедине? С глазу на глаз, как говорится.

Джассус подумал и согласился: нехотя мне кивнул и вышел.

Мой посетитель ко мне подошел и дружески положил на плечо руку. Сказал на чистом русском языке, с едва уловимым распевом на идише, но не комическим, как обычно, а теплым, полным благодарности голосом:

— Покуда не прибыло о тебе известие, я задавался всю жизнь вопросом: «Когда вернется Шхина, когда она вновь почиет на Земле Израиля?» Ибо сказано мудрецами, да будет благословенна их память, покуда не устремятся сюда евреи всей силой душ, не устремятся так, что камни и прах Иерусалима и все развалины наши не станут им всем желанны, ничто здесь не будет отстроено… И вот я вижу тебя — это ты привел нам Шхину, и большего доказательства мне не нужно! Отныне Божия благодать почиет здесь навечно во исполнение древних пророчеств, ибо ты и есть величайшее свидетельство Богу.

Он смотрел мне в глаза восторженно и любовно, затем взял мою вялую руку, поднял к своим губам и пламенно поцеловал. Я обалдело дернулся, вырвав руку. Я чуть не разревелся и закричал ему:

— Ну что вы, квод а-рав?! Не нужно! Зачем вы так?

Успела пронестись и такая мысль: «Еще один сумасшедший, нашли мне еще одного…» А он отступил на шаг, ничуть не обидевшись, глаза его увлажнились, мечтательно затуманившись.

— О, ты это сам понимаешь, ты это знаешь лучше меня: эта земля — преддверие неба, ты видел, как души евреев идут сюда… Земля, в которую сам Моше вступить не удостоился, Моше с Аароном! Воздух этой земли лечит и умудряет… Каждого, кто пройдет по ней хотя бы четыре локтя[81], ожидает будущий мир!

Он вспоминал мне давно забытое, давно слышанное. Эти истины сделались моей плотью и кровью, моей инерцией. Я слушал эти слова и помаленьку оттаивал, согревался душой, они будили мне сердце. Мне это нравилось… Боже мой, как жаждал я это услышать! Именно здесь, на родине, в Иерусалиме… И он продолжал:

— Еврей всегда должен жить в стране Израиля, ибо тогда лишь он целиком приобщен к Богу! Но, если живет он вовне, он подобен идолопоклоннику — это лукавые души, они полагают, что близости со Всевышним можно достигнуть и там: зачем, мол, пускаться в опасные путешествия? Все одно — изгнание искупает их грех… Но наши мудрецы еще издревле постановили, да будет благословенна их память: «Всех приведи в Землю Израиля! Не живи никогда вне этой земли! Даже в городе, где все его жители — евреи…»

Потом я сидел за столом. Перебирал стопку визитных карточек и всхлипывал сухим плачем: «Господи, какой же я был дурак, почему не пригласил его сразу?! Как случилось, что я его упустил — рава Зхарью Бибаса? Нет, это все Джассус, это его рука… Столько сил, и нервов, и времени было потрачено мной на дядюшку Брахью, на этих двух подсадных уток из Иерусалимского университета, на этого профессора… Как его там? Бизнесмена, короче! Покуда душа моя не озлобилась и не зачерствела. И вот, наконец, человек, с которым я говорю одним языком, который знает мне цену — зачем я сюда пришел…»

— Мы знали, когда вы вышли, был вычислен весь ваш путь! И ты был вычислен тоже… Знаем, что ты одарен от природы, что получил от ребе Вандала большое наследство духа — первичные все понятия. Сейчас ты сильно страдаешь душой, и это усугубилось в тебе уже здесь, в Иерусалиме, к великому сожалению… Но ты не смей отделять себя от Всевышнего и не требуй доли счастливее, чем эта, ибо доля такая тебе назначена, такая тебе определена. Не отчаивайся! И даже не моя вина, что я не пришел к тебе сразу…

Он читал все мои мысли и утешал меня. Я все еще всхлипывал сухим, судорожным горлом, но все во мне высветлялось. Да, они надо мной глумились, хулили Творца во мне, да, я поднимал им ворота своей души — высокие эти ворота, а они ничего не видели, не знали, на каких этажах я живу! О ребе, заберите меня отсюда, я пойду за вами куда угодно, как за ребе Вандалом…

А он продолжал читать эти мысли, тут же на них отвечая:

— Мы знаем, ты высоко стоишь, но ты человек больной и душой сильно смущенный: это остатки дурной крови… Я только хочу сказать — не считай себя грешником! Ни в коем случае не считай себя грешником, ибо тогда твой распад неизбежен. Поэтому не молчи… Скорбь и молчание хороши для душ твердых, невозмутимых, а для тебя, человека смущенного, лучше всего — откровение! Если ты хочешь, мы можем вместе открыть твой нарыв и все наболевшее. На все вопросы твои я отвечу!