Он потянулся рукой вбок, нащупал ладонью холодную тяжесть золота. Последняя надежда… Жалкая надежда жалкого неудачника, который должен погибнуть здесь, как предсказал некогда Баска…
Свет со стороны лестницы стал как будто ярче. По слиткам пробежал отблеск, настоящий блеск золота — как огонь, как звезда, как восходящее солнце.
Как крестик отца Донована.
«Господи, — взмолился он, — услышь меня! Не знаю, бог ты, или Добро, или Красная кнопка Вселенной. Кем бы ты ни был, чем бы ни был, услышь меня и ответь! Неужели именно мне отведена роль праведника в Содоме? Неужели я смогу, выйдя отсюда, как отец Донован, распространять простую истину, что без Добра все наши усилия обречены?»
Нет ответа. Только шаги спускающегося по лестнице Буше.
Николай выронил слиток. Поднял пулемет и направил дулом на лестницу.
«Ответь мне, Господи!»
И пока мысленно формировался этот крик, он понял, что даже если существует бог, или Добро, или Красная кнопка Вселенной, ответа не будет, не будет потому же, почему отец Донован отказался доказывать что-то Бержерону.
Он должен ответить сам. Путем страшного выбора.
Стрелять, чтобы спастись, — и навсегда потерять то, что только что приобрел.
Или не стрелять.
Ждать.
И надеяться на чудо, случайность, спасение.
По его обкусанным губам текла кровь. Пулемет в руках, казалось, собрал всю тяжесть Зла Вселенной.
— Может быть, — прошептал он и повторял, повторял, словно магическое заклинание, которое непременно должно ему помочь сделать правильный выбор: — Может быть, может быть, может быть, может быть…
Может быть…