Десятый самозванец

А дома да после бабкиных галушек, да холодца с хреном, да под горилку! Вот потом-то можно будет и жидовочку (как там ее, Генька?) позвать. Или вначале жидовочку позвать, а уж потом и галушки.

Бабка Одарка встретила Тимофея ласково. То ли радовалась, что мужик живой вернулся, то ли — что не потеряла выгодного квартиранта.

Не забыла сразу же напомнить, что от тех талеров, что были даны на прокорм для лепшего друга Конюшенко, уже ничего не осталось. Пришлось дать старой ведьме талер да пару аршинов шелка.

Конюхов от радости прыгал вокруг друга, как собачонка, и приговаривал:

— А я-то уж весь извелся! Думал, как бы чего не случилось! Ночами не спал.

— Да врет он все, — беззлобно толкнула Одарка Костку. — Он, пока тебя-то не было, трезвым ни разу не был!

— Да будет врать-то, — обиделся Костка. — А когда жидовку хоронили?

— Жидовку? — забеспокоился Тимофей. — Это какую? Уж не Геньку ли?

— Ее самую, — подтвердила бабка. — Она ведь, дура, руки на себя наложила. Э, — укоризненно посмотрела старуха на Тимоху, — не нужно было ее при детях-то насиловать… Мог бы и на улицу вывести, коль невтерпеж было. Ну да, — вздохнула бабка, — кто ж их знал-то, что хоть и жидовка, а тоже — человек…

— Ну и ну, — загрустил Тимофей. — Жалко…

— Конечно, жалко, — согласился Костка. — У нее же двое детишек осталось.

— Детишек? — не понял Акундинов. — А при чем тут детишки-то? Как-нибудь да выживут.

Признаться, он жалел, что Генька наложила на себя руки, совсем по другой причине.

— Выживут, — отмахнулась бабка, ставя на стол миску с огнедышащим борщом. — Жиды, они живучие. Сколько их у нас вешали, а все равно выползают откуда-то. Откуда и берутся-то?

— Слушай-ка, — вдруг вспомнил Тимофей. — А чего ж это ты трезвым-то был, когда Геньку хоронили?

— А он могилу ходил копать, — объяснила бабка.

— С чего это вдруг? — удивился Акундинов, прекрасно зная, как его приятель «любит» работать.

Вместо Костки опять отозвалась Одарка:

— Наши-то копари могилу для жидовки копать отказались, а ихних — так и вовсе не было. Лежала она в хате дня три. Староста и сказал, что, кто могилу выкопает да похоронит, того он будет за свой счет целую неделю горилкой поить. Костка-то наш и побежал. Я ведь кормить-то его кормила, а горилку наливать перестала. Он первое-то время в шинки ходил. Там ему вначале казаки наливали, а потом уж и гонять стали. А как выкопал, то вместо одной недели со старостой две пропьянствовал, пока старостиха не пришла! Своему всыпала, да и нашему крепко досталось. У нее рука-то тяжелая!

— Это правильно! — засмеялся Тимофей.

— Чего правильно-то? — возмутился Конюхов, с вожделением посматривая на бутыль, которую ради возвращения достала хозяйка. — Своего-то побила, ладно. А меня-то за что?

— И сильно побила?

— Старостиха об них метелку сломала, — сообщила бабка, чем еще больше насмешила Акундинова и разбудила воспоминания в Костке, который потер бок и поморщился.

* * *

В шинке, куда Тимофей зашел от нечего делать, то тут, то там мелькали знакомые рожи — казацкие, усатые, и русинские, бородатые. С кем-то судьба свела в траншеях под Збаражем, с кем-то — уже здесь, в Чигирине. Чего бы не выпить с хорошими-то людьми?

Когда сидевшие рядом с ним русские и казаки стали казаться старыми друзьями, Тимоха изрек:

— Я — царевич!

Народ доброжелательно загудел. То, что во время осады Збаража в шатре Выговского жил сын русского царя, знали, почитай, все. Хотя вроде бы, кроме гетмана да Ивана Евстафьевича он никому об этом и не говорил.

Один из казаков полез целоваться к царевичу. Облобызав, попросил:

— Вы, ваше царское величество, вирши бы почитали.

«Величество» отнекиваться не стало, тем более что у него были готовые, сложенные под Збаражем, но еще нигде не читанные:

Царь московский Алексей,

Повелитель кислых щей!

Вялит он спросонок уши,

А бояре — бьют баклуши!

Нет порядка на Руси,

Только ноют все — спаси!

На хрен нужно вас спасать?

Не пора ль дубины брать?

Утопить бы воеводу,

Побросать бояр всех в воду.

А Алешку бы царя

Пришибить из-за угла!

Жизнь тогда пойдет иначе,

Коль богатые заплачут.

Станет бедный сыт да пьян,

Коль на трон зайдет Иван!

— Выпьем за царевича Иоанна Васильевича! — провозгласил тост Лесь Недоруба, которого все уважали за умение пить, не пьянея. — Да развеются все его враги!

— Здравие царевичу! — заорали все остальные усатые и бритоголовые казаки, поднимая кружки, чарки и стаканы.

Хотя даже тут не обошлось без маловеров.

— Да поди ты… — недоверчиво сказал какой-то бородач, бывший явно не из казаков… — Видали мы таких царей! Чем докажешь?

Казаки, что верили Тимохе на слово, не требуя доказательств, попритихли, глядя на «царевича».

— У меня на то грамотка есть! — обиделся Акундинов. — Самим царем Михаилом, покойничком, дадена! Ну, то есть дадена-то тогда, когда Михайла еще покойником не был. Только, — спохватился он, — я ее тебе показывать не буду!

— Врешь, значит, — продолжал подначивать бородач. — Нет у тебя никакой грамотки. Коли бы была, то показал бы!