Десятый самозванец

— Как же, по пьянке! — хмыкнул Конюхов. — Его Гаврила Потапков, стольник царский, на Божий суд вместо себя нанял. За десять рублев! Он, Потапков-то, с боярином Троекуровым из-за вотчины поспорил. Будто бы отрезал боярин от его поместья две десятины, что еще пращурам Гаврилиным за службу дадены были. Потапков-то — столбовой дворянин, а какой-то евонный дед при Федоре Иоанновиче окольничим был. Вот схлестнулся он с боярином да челобитную[28] на него написал. Дело-то долгонько разбирали — года два. Уж сколько на том стряпчих да подьячих озолотилось — не счесть! Ну, тогда и захотел Потапков на Божьем суде биться. Нанял он Муху-великана, а боярин, как узнал про то, испужался. Самому-то ему супротив холопа, пусть и бывшего, выходить — честь боярская не позволяла, а нанять кого — так сильнее Мухи на Москве никого не сыщется. Мужик — что на кулачках, что на саблях — лучше всех. Все ж не зря он в боевых холопах у князя Оболенского служил, а за Смоленскую войну ему вольную дали, потому что боярину жизнь спас. Троекуров-то людишек послал к Федоту да двадцать рублев тому заплатил. Так за те деньги Федот своим людишкам-то и шепнул, что следует. Пятеро на Муху-великана и напали. Троих-то он насмерть убил, одного искалечил, а последний исхитрился да нож ему в спину и засадил. Ну, пятого-то он, хоть и полумертвый уже, но задавить сумел. Тело-то Мухино в Яузу бросили. Рыбаки, говорят, вытащили через неделю — он весь раками объеден, только по кресту и узнали!

— Да… — обронил Тимофей негромко, — с такими лучше не связываться. Себе дороже.

— Так ты цыгану с Федотом проиграл? — вдруг понял Костка, побледнев.

— Им, собакам, — повесил Акундинов буйну голову.

— Так, может, боярину рассказать? — предложил вдруг Конюхов, но спохватился. — А, бесполезно. Боярин только осерчает, а помочь-то не сможет. Как помочь-то? Ежели только тебя в острог садить, али в монастырь отправлять навечно. Стрельцов, конечно, может боярин послать, чтобы кабак-то прикрыли, — принялся рассуждать приятель. — Только не будет же Федот в кабаке сидеть да у моря погоды ждать. Да и то… Стрельцов посылать — шума будет много, до государя дойдет… А так все одно платить заставят. Эх, как же тебя угораздило-то?

— Как, как, головой об косяк! — злобно огрызнулся Тимоха. — Чего уж теперь скулить-то, поздно. Двести рублев отдать надобно.

— Ой, Тимоша! — по-бабьи всплеснул руками Конюхов. — Где же такие деньжищи-то взять? Может, продадим чего?

— А что продавать-то? — почесал затылок хозяин. — У меня имущества — все на мне, да сабля отцовская где-то под печкой лежит. Самому если только головой к кому заложиться. Так ведь и то, больше ста рублев не дадут. А барахло… Все, что есть, — все Танькино. Да и время нужно, чтобы продать-то его. А времени-то и нету!

— В долг у кого взять? — неуверенно предложил Конюхов, понимая, что двести рублей никто без залога не даст. А залог — так его тоже еще найти нужно… — Или украсть, если…

Костка, сказав такое, сам испугался сказанного. Чтобы замять неловкость, выцедил из бутылки оставшиеся капли в чарку Тимохи.

— Да чего там мучаешься-то, — усмехнулся Тимофей, доставая из кисы копеечку. — Сбегай в трактир — пущай бутыль нальют. Только посуду возьми, — указал он на пустую бутылку, — дешевше выйдет. А я пока чего-нибудь на закуску найду.

Танька хоть и поорала, но выдала мужикам миску с капустой да с солеными огурцами и несколько ломтей сала с хлебом. Ну а пару луковок Тимофей взял сам.

По большому-то счету супруге был грех жаловаться. Ее муж, по сравнению с другими прочими мужиками, пил нечасто. Так, может, раз, а может, два раза в месяц. Да и во хмелю был не особо дурным и бил нечасто, только если вспоминал, что досталась ему невеста «порченой». Танька, правда, за словом в карман не лезла. Говорила, что заместо девственности своей, коей полкопейки цена в базарный день, вытащила его из с…й Вологды, хорошее приданое принесла да место в приказе.

Когда запыхавшийся довольный Костка притащил бутыль, Тимофей уже успел накрыть на стол. Посему вторую выпили по-человечески — с закуской. Дальше хорошо так посидели, душевно. Песен каких-то попели… Правда, на следующий день, когда нужно было идти в приказ, Тимофей едва-едва сумел встать. Хотел было опять «заболеть», но пересилил себя.

Весь день он был «вареный». Но, к счастью, никаких важных дел не было: боярин с дьяком в приказ вообще не зашли, поэтому можно было тихонько дремать в уголке, время от времени посылая младших подьячих за квасом. Хотелось, правда, пива попить, но — не рискнул: вдруг да боярин явится?! Одно дело — с похмелья человек, а другое — пьяный на службе. Зато к вечеру голова уже совсем посвежела, да и пока сидел и размышлял, кое-что удумал…

…Василий Шпилькин, подьячий средней руки Разбойного приказа и давний, еще с Вологды, знакомец (да не просто знакомец, а кум!), был дома. Когда Тимофей постучался, он вместе с женой Людмилой и детьми ужинал.

— Кого это там принесло? — проворчал Васька и недовольно сказал жене: — Сходи посмотри…