Десница Пращура

— Нимрин, а может, не все мудрые желают твоей смерти? Может, есть кто-нибудь, кто поможет тебе легче переболеть и поскорее выздороветь? — спросила Тунья, в надежде сбросить с себя ответственность за больного чужака. Пусть, Канраре в сказках ничто не помогало, но мало ли?

— Вильяра. Когда вернётся. Ей скажите. От других спрячьте. Пожалуйста.

Тунья переглядывается с Зуни. Возможно, сейчас чужак бредит, однако, ночной уговор был именно таков: спрятать его и держать в тайне его присутствие в доме.

«Зуни, я пообещала Нимрину…»

— Ладно, гость, будь по-твоему, — говорит Зуни. — Мы с Туньей обождём беспокоить Лембу. У внука и так многовато забот. Два дня тебе сроку… Ладно, три. Покажи нам, что ты поправляешься, а не дохнешь.

— Договорились. Покажу. Поправлюсь.

Он цедит слова сквозь чёрные, распухшие губы, не открывая глаз. Из-под век сочится что-то бурое: то ли слёзы, то ли сукровица, всё лицо в волдырях. Тунье хочется спросить, мол сам-то себе веришь? Но кажется, он верит. По крайней мере, надеется.

Глава 4

Ромига плох, очень плох. Попади он к эрли, мигом накропали бы десяток статей и пару трактатов об уникальном медицинском казусе. Поверхностные повреждения Светом — полбеды: в организме нава напрочь выгорели ткани, проводящие и запасающие магическую энергию. Он ощутил, осознал утрату, но ещё не понял, диагноз это или приговор? Как пойдёт регенерация, и пойдёт ли? Он вслушивается в себя: ищет малейшие поводы для надежды, гонит прочь тоску и ужас. Смерть близко, а ещё ближе тот незримый, кто беседовал с Ромигой в круге. Теперь он помалкивает, смотрит. И посылает сновидения, из-за которых нав бодрствует, пока это в его силах.

Ромига печалился, что на Голкья перестал видеть сны? Ну, на тебе, пожалуйста! Первая Война глазами проигравшей стороны: в красках и звуках, во всей полноте ощущений и чувств.

Тот, кто делится с Ромигой воспоминаниями — или рисует для него картины — был тогда молод, горяч и наивен, отчаянно любопытен, радостно открыт миру. Светлый выродок любил и был любим. Он потерял… Наверное, всех. Ромига понимает, что в своём нынешнем состоянии не выдержит долгой бессонницы, и загородиться от врага ему нечем. Значит, его ждут подробности: много-много тошнотворных подробностей чужой жизни и чужих смертей. Ромигины предки убивали светлых тварей с размахом и выдумкой, те не оставались в долгу. Светлые как бы не понимали, за что их так? Снова и снова пытались договориться, надеялись на компромисс… Какой компромисс с теми, кто разрушил родной мир Нави!? Только уничтожение! Тьма забрала себе Землю, но ничего не забыла, не простила. Ромига вырос на этом… А молоденький асур жил себе счастливо! Слыхом не слыхал ни о каких навах, пока те не ворвались из ниоткуда в его прекрасный, уютный мир, не начали жечь, резать, подвергать его сородичей жесточайшим пыткам и казням. Кто бы ни ударил первым в Первой Войне, асура никто не спрашивал, желает ли он в эти жернова. Он не желал! Однако вырос в одного из тех врагов, кого навы искренне чтили красивой смертью. И стал одним из немногих, кому хватило могущества — выжить, хитрости — скрыться. Каким ветром недобитого асура занесло на Голкья? Ромига не уверен, что хочет это знать, а главное, не понимает, зачем Светлый вылез из схрона? Зачем полощет мозги мимохожему наву? Поймать бы гада и упокоить!

«Да, маленький нав. Хорошая тебе задача на вырост. Сейчас-то ты и муху не убьёшь. Лежи, выздоравливай, спи.»

Сознание уплывает, Ромиге мерещится, будто его укачивают на гигантских ладонях: одна огненная, вторая — ледяная, обе обжигают… Недолго обжигают, и боль, принесённая из светлого круга, слабеет, отпускает его… Чтобы не отвлекался от видений Первой Войны!

Нет, если сохранить островок бодрствующего сознания и помнить, кто он на самом деле… Зная, что всё это происходит не с ним, не с навом Ромигой, можно восхищаться доблестью предков и наслаждаться мучениями врагов.