Десница Пращура

— Да тут и колдовать не надо, все спят. Вставай, да пошли.

Однако пока спускались в жилую часть дома, «морозную дымку» она всё-таки спела. И провела чужака в свои покои, в закуток с отдельной лежанкой, где иногда ночует Рыньи. Сегодня-то племянничек внизу, у своих драгоценных шерстолапов… Видно уже: не выйдет из парня кузнеца! Зато скотник, наездник и скотский лекарь — прирождённый. Нет, придётся старому Рамуи ещё кого-нибудь из младшей родни на обучение присылать…

Тунья заперла дверь в коридор и зажгла яркий светильник — подарок Нгуны. В ответ на короткую песенку стеклянный пузырь вспыхнул, будто маленькое солнце. Нимрин невнятно ругнулся, прикрываясь от света рукой:

— Тунья! Предупреждать же надо!

— Прости, я не подумала… У тебя что, что-то с глазами?

— Ожог у меня там. Светом обожгло.

То-то он спотыкался, пока сюда шли!

— В темноте не видишь, от яркого больно? — уточнила Тунья, встряхивая светличковый светильник. «Солнышко» она погасила сразу.

— Насмотрелся на яркое, больше не могу.

— Может, принести тебе капли? От «снежной слепоты» хорошо помогают…

— Охотникам, — перебил он её на полуслове. — Спасибо тебе, Тунья, но лучше не надо. Я не знаю, как на меня сейчас подействуют ваши зелья, а проверять не хочу.

Тунья не стала настаивать: бывает, даже какому-нибудь охотнику не впрок то, от чего хорошо всем другим. А Нимрин — чужак. Но всё-таки, как хозяйке дома не беспокоиться, если гость нездоров? Он же с трудом сдерживает дрожь, и весь в каких-то тёмных пятнах и струпьях. Синяки и ссадины? Ожоги? Обморожения?

— Нимрин, скажи, какая помощь тебе нужна? Ты сам это знаешь?

— Давай, попробуем полумрак, тепло и покой. Если не поможет за сутки-двое… Вильяра лечила меня песнями.

— А пить и есть ты хочешь?

— Есть — позже, воды — сейчас.

— Холодную или согреть?

— Дай, как есть.

Тунья налила из большого кувшина в пиалу, подала ему и смотрела, как он пьёт, очень старательно держа посудину обеими руками, а всё равно постукивая краем о зубы. Допил и растянулся на лежанке. Охотница глянула на эту битую тушку — тяжело вздохнула и укрыла шкурами голые, тощие, лишаистые ноги. Куртку свою она у него заберёт потом. А взамен выдаст перешитый подарок Рыньи. Вот только добавит в узор ещё кое-что от себя…

***

В тепле и условной безопасности охотничьего дома Ромигу сразу начало развозить. Пока он брёл за Туньей бесконечными коридорами и лестницами, держался из последних сил. Утолил жажду, прилёг — силы и кончились. По ощущениям, которые начали его догонять, всё тело — сплошная магическая травма. Не удивительно: после того, что он делал, и что с ним происходило во время песни Равновесия!

Он отпустил себя то ли в сон, то ли в обморок со слабой надеждой, что отдохнёт — полегчает. Навы живучие. Сразу не умер, значит, выживет и восстановится, иначе быть не может… То есть, бывает, ему известны примеры. Но рядом нет ни эрли, ни других навов, сведущих в целительстве, ни даже Вильяры, у которой неплохо получалось его лечить. Значит, либо Ромига отлежится до состояния, когда сможет помогать себе сам, либо не повезло. И даже эмоций по этому поводу нет.

Глава 2

Бредовый кошмар длится, длится, длится… Девочка-подросток бессильно плачет, дрожит от боли под тяжкими до удушья, но почему-то совсем не греющими шкурами. Что с ней приключилось? Звери порвали? Затоптал шерстолап? Сорвалась со скалы, собирая травы? Чужой охотник, беззаконный поганец из вовсе пропащих, ударил её ножом? Гибельные картины мелькают под закрытыми веками, волны смертного ужаса и ужасающего бессилия накатывают одна за другой, будто все эти беды происходят с ней разом, одновременно. Нет, так не бывает, чтобы всё сразу! Но слишком больно, слишком страшно, слишком плохо, чтобы вспомнить, с которой из бед она не разминулась на самом деле. Она умирает, умирает и всё никак не умрёт.

Ну зачем, зачем её не отпустили на щуровы тропы? Кто-то, наверное, мама и старый Латира, собрали воедино то, что от неё осталось. Зашили и перевязали раны, спели все нужные песни. Но больно! Как же больно, душно и холодно! Кажется, кто-то сидит рядом, кто-то зовёт её, но почему-то не по имени. Несчастная Яли не понимает этого зова и не хочет ему внимать. Что бы ни произошло с ней, она искалечена страшно, непоправимо: тело всегда понимает про себя такие вещи. Усилия целителей оттянули умирающую от края, а зря. Девочка хочет забыться глухим сном, сбежать от боли и ужаса — навсегда.

Кто-то зовёт её по имени, орёт и рычит на два голоса. Чья-то рука отвешивает ей оплеуху. Потом ещё одну. Девочка открывает глаза лишь затем, чтобы сказать: с умирающими так нельзя! Она дочь знахарки, она точно знает.

Однако на ней нет никаких ран. Нигде не болит, и тяжесть шкур больше не давит. Только всё равно ей как-то странно и нехорошо. Зрение мутится, она едва узнаёт логово старого Латиры. Мудрый встряхивает её за плечи, приводя в чувство, мать возится у очага, заваривает травы.