Десница Пращура

Ну… Он почти перестал сомневался, что выживет и в этот раз.

А что плохого, кроме самочувствия? По пунктам? Слишком длинный список. Даже непонятно, какой пункт ставить вторым, после однозначно первого: асура на Голкья.

Ну, вот, к примеру: больной, изувеченный нав отчаянно нуждается в Вильяре. Опять и снова, как в самом начале их знакомства! Вильярины песни, буквально, воссоздают его тело, пожёванное светлым кругом, почти переваренное его собственной, Ромиги, жаждой небытия… Не бытия, асур знает, кем, как и где: поправка важна! Ромига — нуждается, а колдунья ловит очередных беззаконников.

От песенок Рыньи, по сравнению с Вильяриными, проку мало. То есть, не то, чтобы совсем никакого: нав и от малого не отказывается, не в его положении — привередничать!

А ещё мальчишка Рыньи — замечательный сказитель. В его устах прошлое Голкья занимательнее, живее и ярче свежих новостей. Все эти истории о могущественных колдунах, искусных мастерах, удачливых купцах, о прочих обитателях холодного мира, сотворивших — или натворивших — в своей жизни нечто достаточно неординарное, чтобы остаться в памяти поколений. Для внимательного исследователя все эти сказки могли бы стать кладезем информации о быте, нравах и образе мышления голки. Они и становятся, только иначе, чем обычно. Они бередят Ромигину память, поднимая из её глубин обрывки, клочья от былого всеведения Повелителя Теней. Что осталось от того всеведенья, а что ушло безвозвратно, наву ещё предстоит выяснять. Океан сырой, неструктурированной информации смутно и угрожающе плещется за хрупкой преградой из «я пока не в состоянии об этом думать». Однако Ромига уже способен, слушая сказки Рыньи, вышелушивать истинные факты из вранья очевидцев и позднейших домыслов. Он ясно ощущает грань, его увлекает игра ума…

Тунья принесла еду. С чувством времени у Ромиги сейчас примерно так же, как с ночным зрением, поэтому он не уверен, завтрак это, обед или ужин? Неважно: еда. Ему наконец-то всерьёз захотелось есть. Он глотает бульон с перетёртыми волоконцами мяса, облизывается и просит добавки, потом ещё добавки. Рыньи переспрашивает, уверен ли он? Может, позже? И не пора ли перестелить морской мох? Тунья, отворачиваясь, морщит нос, в глазах мелькает брезгливая жалость.

— Тунья, дай мне зеркало, — требует Ромига тоном, не терпящим возражений.

Охотница фыркает, роется в стенной нише и достаёт просимое. Придерживает тяжёлую серебряную пластину, чтобы он не уронил… Н-да! Болезненно тощая, рябая рожа в зеркале не имеет ничего общего с холёным Мистером Безупречность. Кожу стянуло рубцами. Волосы, брови, ресницы сгорели в буйстве стихий и не торопятся отрастать. Белки глаз — в густой сетке кровеносных сосудов: выглядит жутко, будто трещины от зрачков…

— А я тебе говорила, незачем тебе на это смотреть!

Голос Вильяры прозвучал так внезапно, что Тунья выронила зеркало. Ромига вцепился в резные края всё ещё не слишком послушными пальцами — удержал.

— Оплакиваешь свою гладенькую шкурку? Дурень! — рявкнула на него колдунья. — Жив будешь, нарастишь новую.

Она заглянула в котелок с остатками похлёбки, выхватила у Рыньи ложку и жадно накинулась на еду. Выскребая гущу со дна, велела Тунье принести ещё. Та, кажется, охотно воспользовалась предлогом, лишь бы убраться подальше от голодной и злой хранительницы клана. Рыньи тоже притих, насторожённо поблескивая зрачками. Ромига решил избавить его — заодно и себя — от мук любопытства. Спросил.

— Вильяра, ты поймала ту погань?

Мудрая проворчала сквозь зубы:

— Мы поймали. Я изгнала.

Лишённый магии нав не способен заглянуть в её память, не видит даже ауры, но судя по тону, дальнейшие расспросы неуместны. Как если бы над головой колдуньи полыхало неоном: «Не влезай, убью!»

С поразительно мерзким дребезжанием Вильяра отставила пустой котелок. Метнулась туда-сюда по комнате, встряхивая, потирая и разминая кисти рук. Прижала пальцы к собственной щеке — поморщилась.

Почему она морщилась, Ромига понял сразу, едва Вильяра начала ворошить этими руками его уютное гнёздышко из морского мха. Не руки — ледышки! Но не успел он возмутиться вслух, как Вильяра уже подхватила и вытащила его из короба со мхом. Переложила на свободную часть лежанки, принялась деловито осматривать, ощупывать… Хмурила брови, негромко напевая в тревожном, дёрганном ритме. То ли от песни, то ли от ледяных пальцев, бесцеремонно проминающих тело, Ромигу пробрала дрожь. Нав ещё ни разу не наблюдал Вильяру такой отстранённой и сосредоточенной одновременно. Когда колдунья перевернула его со спины на живот, он едва ли не обрадовался возможности не встречать её взгляда.

— Рыньи, выйди! Следующая песнь — не для тебя. Почую, что ты подслушиваешь, вырву язык вместе с горлом. И Тунье скажи, чтобы не заходила, пока я не позову.

Мальчишка не посмел возразить: выскочил из комнаты и дверь за собой закатил. Колдунья что-то пропела вслед.

— Вильяра, что ты собираешься делать? — с опаской уточнил нав.