Десница великого мастера

Константин Гамсахурдиа Десница великого мастера

Перевод Ф.Твалтвадзе

Пролог

Военно— Грузинская дорога -красивейшая в мире, Дардиманди — замечательный конь, а верховая езда — лучший отдых для меня. Когда остромордый, широкогрудый, крепконогий копь, насторожив уши, смотрит на меня, во мне просыпается неиссякаемая энергия, и кажется, что я вновь родился на свет и еще не успел вкусить на этой прекрасной земле восторга от быстрого конского бега и радости движения.

Я глажу маленькие, как листья бука, уши Дардиманди, смотрю в его черные глаза и заражаюсь той неуемной силой, которой природа-мать так щедро наградила его…

Случилось однажды, что мой благонравный конь внезапно разгорячился и пришел в такую ярость, что хоть до самых Кара-Кумов скачи на нем карьером.

Широко раскрыв свои прекрасные большие глаза на блестящие авто, чумазые грузовики, он, поглощая пространство, понес меня вдаль. Я не склонен порицать Дардиманди за то, что в нем закипела горячая кровь неутомимого скакуна…

Тбилиси у нас на глазах разросся в большой город. Огни электрических ламп сверкают на горе святого Давида, в парке имени Сталина. Электрические шары, отраженные в волнах Куры, покачиваются около моста Героев и вдоль широкой набережной Сталина. И вот, когда авто со слепящими фарами ревели прямо в уши, убегая по гудронированному шоссе, выли заводские сирены, тарахтели тракторы, идущие в колхозы, и весело позванивали велосипедисты, степенный Дардиманди стал поминутно вздрагивать, беспокойно фыркать и грызть удила. Ни удилами, ни мундштуком не удержать его. Вытянув изогнутую, как у лебедя, шею, он рвался вперед. Я старался обуздать его порыв, прибрать к рукам, но он, занесши вперед круп, неожиданно пошел боком.

Я устал и дал ему волю. У дигомского парома он сбоил и поскакал. Я отдался воле разгоряченного коня. Казалось, тысячи огненных глаз преследуют нас по пятам.

За чертой города я с трудом перевел его на рысь. В этот раз я поздно выехал из Тбилиси, но не мог вернуться обратно в город, так и не глянув на мой любимый Светицховели.

Всегда прекрасен этот храм: утром, освещаемый солнцем, он отливает цветом ящерицы; к закату весь омыт золотом, а в сумерки, когда на него глядит звездный свод, контуры его, полные суровой гармонии, как бы рассекают небо;

Мне бы хоть мельком взглянуть на его устремленные ввысь очертания! Пускай неукротимый Дардиманди галопом промчит мимо него, лишь бы взглянуть на его угрюмое одиночество и снова скакать дальше.

У самых Авчал мой конь шарахнулся в сторону: навстречу шел трактор с прицепленным фургоном. Оглушенный грохотом, конь вырвал у меня поводья и вновь поскакал с бешеной быстротой.

Мне приятен был его неудержимый порыв.

Электрические лампочки Загэса мерцали в волнах Куры, сказочный Полифем освещал склоны Зедазенской горы, которую древние иверы считали обиталищем демонов. Лишь поравнявшись с Крестовым монастырем, я сумел укротить Дардиманди.

Ночь ложилась на склоны Зедазени и Саркинети. Капли дождя упали мне на лицо. Кура подступала к. мосту Помпея. Раздумье овладело мной при виде этого моста. По нему шли когда-то римские легионы, орды сарацин, сельджуков, урумов и иранцев. Безмолвный свидетель прошлого, вовсе не нужный настоящему, он остался только музейным экспонатом.

Роль подступа к нашей столице и ее ключаря отнял у него мост Героев так же как когда-то Тбилиси забрал первенство у Мцхеты

Но я уже в Мцхете.

Небосвод, тисненный облаками, опустился над островерхим куполом Светицховели.

Янтарная кайма облаков, освещенных закатными лучами, застыла на далеком горизонте. Над мрачными вершинами гор изредка сверкала молния.

В лоне Светицховели начинается одиннадцатый по счету век, со своими темными ночами и угрюмым покоем.

Я открыл ворота и ввел коня в ограду. Слева, перед домиком, пристроенным к церковной ограде, сидел на камне сгорбленный старик. Увидев меня с конем, старик поднялся с места и приблизился ко мне.

Я узнал Евфимия. Старик поцеловал меня в правое плечо, по мегрельскому обычаю, взял у меня коня и направился к деревянной лестнице.

Еще ниже ростом стал и без того невысокий старик. Тридцать лет-тому назад он обучал меня пению. Он собирал тогда древние ирмосы, рукописи, образцы фольклора, заклинания, сказки.

Евфимия я помнил светлым блондином, с блестящими, как кукурузная грива, усами. Теперь же его украшали седые волосы и длинная борода, совсем такая, какую рисуют богомазы у библейских богов в деревенских, церквах.