Кай сказал, что он хочет говорить, и ему удобно делать это где-нибудь за городом. Владимир самым комфортным местом на свете считал тихую комнату с минимумом вещей и плотно закрытой дверью. Но спорить с Каем не стал и сразу же согласился. Помимо всего прочего, он допускал, что Кай хочет все-таки драться, хотя это и казалось ему в сложившихся обстоятельствах совершенно нелогичным. Но поскольку юноша уже знал, что на свете существует множество видов и разновидностей логик, он постарался отнестись к происходящему с пониманием. Шансов против Кая у него не было в любом случае, хотя драться в комнате действительно неудобно. На берегу Ладожского озера куда сподручней.
В электричке, почти пустой в середине недели и в середине дня, Кай молчал, и за два часа поездки, кажется, даже ни разу не пошевелился. Если бы не проблескивающие зелеными искорками глаза, можно было бы забыть о его существовании. Владимир достал предусмотрительно взятую с собой книгу в мягкой обложке и прилежно читал ее, водя глазами по строчкам и ничего не понимая.
Пока ждали автобуса, ехали на нем до станции Заостровье и шли сначала по грунтовой дороге, а потом и прямо по лесу, Кай заметно оживился. Говорил он по-прежнему крайне мало, но то и дело указывал Владимиру на что-то и одновременно недвусмысленным жестом демонстрировал, что следует делать с тем, на что обращено его внимание. Владимир легко понимал Кая и даже не находил его манеру особенно странной. Ребром ладони к глазам – смотри! Указательный и средний палец к уху – слушай! Круговые движения всех пальцев руки сразу – потрогай! Отчетливое шевеление ноздрей и даже всего носа целиком (Владимир никак не мог сообразить, как это у Кая получается, ведь вроде бы люди от природы лишены такой способности) – нюхай! Нежные, еще не раскрутившиеся улиточки папортниковых листьев, капли обжигающе холодной воды в подушечках ярко зеленого мха, растущего на огромных валунах, оживленный, слегка удивленный шум пробудившегося после зимы леса, желто-фиолетовые цветы печеночницы с их слабым, странным, съедобным запахом. Как оглашенные, орали в весеннем лесу птицы. От их непрекращающегося, вездесущего крика начинала бить дрожь.
– Рано весенние цветы мало пахнут, – счел нужным объяснить Кай. Он знал, что на обоняние обычные люди почти не обращают внимания. – Потом, летом, – сильно. Осенью – опять слабо.
Владимир молча кивнул, наклонился, чтобы разглядеть паучка на листке ландыша, который, пятясь, очень быстро шевелил передними лапами, вытягивая паутину.
– Живет, – прокомментировал Кай.
– Эт-то точно, – здесь уж даже Владимир не удержался от иронии. При всех своих странностях и особенностях наши герои все же были и оставались двумя молодыми самцами, интересы которых схлестнулись вокруг одной и той же самки. Во всяком случае, именно так понимал ситуацию Владимир.
Но над Каем и его манерой говорить и объяснять свои мысли так много иронизировали, что он сделался к этому попросту нечувствительным.
– Да, – сказал Кай. – Странно. Многие люди про себя знают точно – я живу, – для верности он ткнул себя пальцем в грудь. – А другие для них – будто рисунки стоят, бегают, разговаривают. Люди, звери, деревья, трава – все. Не чувствуют их разве? И еще: если от них не брать, не меняться с ними, – Кай плавным, но четко очерченным жестом обвел рукой весь мир, включив в него не только лес и озеро, но и мясной закат. – Так ведь сам скоро станешь – рисунок, плоский такой, меньше живой, чем Настя рисует. Как – не понять это? Я не знаю.
Владимир честно и потому очень долго думал над длинной философской речью Кая.
– Правильно ли я понял, что вы, Кай, чувствуете вот этого паука? – наконец, спросил он. – И при желании даже можете с ним в каком-то смысле отождествиться?
– Да, – кивнул Кай. – И лист, на котором он, и цветок, который вон, из этого листа высунулся. И солнце, и лес, и озеро. Как иначе? Ты разве – нет?
– Я – нет, – твердо сказал Владимир и, подумав, добавил. – К сожалению. Прошу меня извинить.
Кай спрятал кулаки в карманы куртки и, опираясь на них, поднял плечи, как бы говоря: «чего там извиняться! Не можешь – тебе же хуже!»