Детектив и политика, выпуск №1(5) 1990

А чего стоит успех лично сыщику, в какие только переделки он не попадает! Полюбилось авторам отдавать его на расправу преступникам. Те, злодеи, как будто понимают, что нельзя сыщика убить (одно из немногих "правил игры", оставшихся в силе), и от этого, похоже, ярятся еще больше, избивая его всеми возможными и невозможными способами. Правда, и сыщик сам дерется артистически. Если уместно употребить это слово, "артистизм", применительно к положениям, где хрустят человеческие кости и воют от боли избиваемые. Тут уже не до загадок-разгадок, весь интерес сосредоточивается на том, кто кого как шарахнет.

Думаю, что заключение Сомерсета Моэма об упадке и разрушении детектива в конце концов все-таки оправдывается, хотя и с некоторым существенным запозданием. Но не потому, что теперь-то все приемы уже открыты — кто знает, до чего еще можно додуматься? Дело в другом. Разрушается структура классического детектива — и почему бы не сказать: детектива вообще? Гибнет "игра". Ее место занимает жизненный "сор" в слегка препарированном виде.

Нет, я не стану утверждать, что чтение современного детектива (или квазидетектива, как угодно), во всяком случае, его лучших образцов — разочаровывает (один из детективов, к примеру, Жапризо я здесь уже имел возможность оценить). Как литература, он имеет свои достоинства — повторяю, в лучших своих образцах. А как "игра"? Все-таки детектив далеко не крикет, он связан с жизнью гораздо более интимным и существенным образом. Открывая очередную книжку, я ощущаю себя не только любителем данного жанра, но и простым смертным, которого, как и всех остальных смертных, проблема преступности задевает самым непосредственным образом.

Так вот, как простой смертный, я решительно высказываюсь за традиционную "игру". То есть за такие перемены в реальной жизни, которые сделали бы возможным возобновление — на ином, разумеется, уровне — традиционной "игры". Я хотел бы, чтобы на преступление смотрели, как на что-то исключительное, а преступник был бы от природы нравственным уродом или жертвой каких-то необычайных, драматически сложившихся обстоятельств. Чтобы по первому крику о помощи сбегались на выручку окружающие. Чтобы кара непременно настигала каждого, кто "преступил". Чтобы торжествовали истина и справедливость, а не просто удовлетворялось чье-то желание мести. Чтобы судьи были чисты, как стеклышко, а полиция (милиция) надежна. И чтобы полюбившегося мне детектива не мутузили так жестоко гнусные преступники.

Или я слишком многого хочу?

Валерий Полищук ВОСЬМАЯ ЛИНИЯ

Валерий Полищук — автор документальных повестей, рассказов и очерков, знакомый читателям "Нового мира", альманаха "Пути в незнаемое”, журналов "Химия и жизнь", "Знание — сила".

Только что вышла в свет его новая книга "Мастеровые науки".

— Господа бомбисты! К резиденции его превосходительства… церемониальным…ар-рш!

До отправления московского экспресса более часа, но Ипатьев уже смиренно ждет на полосатом диванчике спального купе — неистребимая привычка времен гражданской войны, когда поезда трогались с места в неизвестный момент, а останавливались где угодно, по вдохновению машиниста… Лакированная дверь не заглушает развеселую команду, что гремит в коридоре, и академик устало заключает, что если ее расслышал он, на седьмом десятке лет уже слегка тугоухий, то шутке не миновать и чьих-нибудь заинтересованных ушей в соседнем купе или на перроне. На дворе — октябрь 1929 года, за "господ” или "превосходительство" высылают из Ленинграда, что же до "бомбистов", то их можно, в зависимости от усердия сыска, трактовать очень широко, вплоть до тергруппы и высшей меры. "Бомбой Ипатьева" уже четверть века зовется разновидность автоклавов, с которой работают все в его лаборатории, но станут ли органы вникать в такую мелочь — вот вопрос.

Орлов решительно несносен, успевает еще рассердиться бывший генерал-лейтенант императорской службы, пока дверь бесшумно отъезжает и на пороге купе появляется троица тех, ради кого он готов превозмочь любые страхи и обиды.

Молодые люди — так он привычно зовет учеников — не очень-то юны, всем за тридцать, и навидаться на этом свете каждый из них успел такого, что благополучному зарубежному коллеге и в кошмарном сне не привидится. Ученики же, зная пристрастие наставника несмотря на нечеловеческую занятость являться на вокзал загодя, ловят случай поговорить с ним в спокойном месте. Они рассаживаются вокруг Ипатьева, который замечает, что Орлов оказывается как-то на отшибе, будто остальные его знать не хотят. Из-за дурацкой выходки в коридоре, вычисляет академик, прежде чем погрузиться в то, что интереснее всего на свете: новые опыты, выполненные по его замыслам, — "оброчные"…