Детектив и политика, выпуск №1(5) 1990

— Я бы не смог здесь жить, — сказал Зуев, поставив кружку на стол. — И пиво плохое — кислое.

— Да, — через минуту ответил Шувалов, — городишко дрянь. Что с того, что страна такая огромная? Везде одно и то же: грязь до колен да кислое пиво. Две недели можно поездом ехать, чтобы перебраться из одного Тулепова в другое.

— Да, — поддержал его Зуев, — дрянь городишко. И люди страшные какие-то. Понапяливали телогрейки. Тоже мне, национальный костюм. Не отличишь, где мужик, а где баба.

— Интересно, куда подевались хорошенькие пастушки и пастушки-очаровашки, — поддержал Шувалов друга. — Откуда взялись все эти люди? Вроде живут на природе, пьют молоко, едят хлеб, выращенный своими руками…

— Ну, о молоке — это ты загнул, — перебил его Зуев.

— Но по идее-то так, — ответил Шувалов. — Откуда эти бугаи с апоплексическими лицами и глазами убийц? Они же не здоровые, они опухшие.

— Вон та вроде ничего, — кивнул Зуев в сторону прилавка. — В ватных штанах которая. Плечи узкие, бедра толстые, и волосы ничего, грязноватые малость.

— Ты уже сбрендил, — приглядевшись к фигуре у прилавка, сказал Шувалов. — Это мужик.

В этот момент понравившаяся Зуеву фигура повернулась к друзьям лицом и выяснилось, что это действительно мужик.

— Фу, ну и рожа, — с отвращением сказал Зуев.

— Да они здесь все такие, — сказал Шувалов. — И бабы такие же. Лошади, а не бабы. С такими только вагоны с гирями разгружать.

— Ну, летом они, может, и ничего, — сказал Зуев, — без телогреек.

— Без телогреек, — вздохнул Шувалов. — Слушай, Саша, а ты-то почему женился? Ты что, без нее жить не мог? Или потому, что это у нас пока что не запрещено?

— Отстань, — отмахнулся Зуев. Он уже сильно захмелел, и эта попытка залезть к нему в душу напомнила о неприятностях, которые ожидали его дома.

— Ну не жадничай, говори, — не унимался Шувалов. — Я никому не скажу, не бойся. Может быть, и сам во второй раз женюсь.

— Я уже засыпать начал, — капризно сказал Зуев, — а ты с ерундой… — Он потер кулаком глаз и куда-то в воротник пробурчал: — Почему, почему. Да ну тебя к черту! Наливай давай. Великий вселенский запой продолжается.

И он действительно продолжался. Посетителей в пивной становилось все больше, воздух густел и становился все менее прозрачным от табачного дыма. Соответственно все громче надо было говорить, чтобы тебя услышали, и все труднее было услышать, что тебе говорят. В конце концов, утомившись от этого постоянного необязательного напряжения, друзья задремали и проснулись уже в полдень. Проснулись они от крика:

— Закрываю! На обед закрываю. Давай, давай, выматывайтесь!

Шувалов открыл глаза, бестолково оглядел помещение, в котором как в тумане бродили какие-то черно-белые люди с большими прозрачными чашками в руках. Чашки эти были наполнены то ли медом, то ли чаем, но…

— Пивная, — вслух сказал Шувалов. Он уже окончательно проснулся, и то, что увидел, только расстроило его. Всего несколько секунд назад во сне он видел юную, удивительно милую девушку в длинном белом платье. Из всего сна Шувалов запомнил только платье и лицо, да осталась щемящее чувство тоски по всему ушедшему или не пришедшему, по упущенному или отобранному. В общем, по чему-то такому нематериальному и расплывчатому, как любовь к человечеству.

Обратный путь до станции оказался и короче и веселее. А когда наши герои очутились на платформе, вдалеке показался поезд.

— Если это московский, я поеду домой, — сказал Шувалов. — Ну тебя к черту с твоим Симферополем.

Зуев только удивленно посмотрел на друга и ничего не сказал.

2

В Москве путешественники оказались только вечером, в девятом часу. Они вышли из поезда мрачные, хотя и перехватили в вагоне-ресторане по двести граммов варварски разбавленного муската.

Поеживаясь от сырости и холода, с поднятыми воротниками они проследовали к стоянке такси.

— На Ордынке сейчас делать нечего, — сказал Шувалов. — Все уже надрались до свиней.

— Может, что осталось? — предположил Зуев.

— Все равно, — отмахнулся Шувалов. — Тоска — пить, когда рядом храпят. Пивные уже закрылись, значит, давай в "Золотой рожок". — Шувалов открыл дверцу машины, пропустил вперед Зуева и уселся сам: — Застава Ильича, шеф. "Золотой рожок" знаешь?

— Ясно, — ответил таксист, и машина, лихо маневрируя, вырулила на улицу, а затем нырнула в переулок.

Войти в ресторан с допотопным, каким-то даже археологическим названием "Золотой рожок" оказалось совсем просто. В дверях не было никакого швейцара. К этому времени ресторанный страж обычно был либо пьян как сапожник, либо растаскивал на площадке у туалета сцепившихся посетителей.

Шувалов и Зуев сняли с себя пальто, сунули в гардеробное окно и, поправив несуществующие галстуки, направились в зал. Едва они подошли к двери, как та с треском распахнулась, и из зала прямо на грудь Шувалову вывалилась костлявая девица с перекошенным от ужаса ртом и окровавленной шеей. Светлое платье девицы до самого подола было залито кровью и почему-то разодрано по шву с правой стороны до пояса.