Детектив&Любовь

– Да. Рома. Он был моим студентом. Практически гений. Из тех, которые обречены на подвиги отшельника и вечную нищету. Он даже стипендию вкладывал в приборы для экспериментов. Ты не представляешь, каким красавцем он был. Глаз невозможно было отвести. Сейчас высохший старец, морщин больше, чем у меня. Мне кажется, он не первую пневмонию переносит на ногах. Ест, наверное, когда вспомнит. Короче, хотим мы или не хотим, но он будет не только разбирать прибор, но и разбираться во всем до упора. Все, что связано с работой, для него вопрос жизни.

Прибор Федоров разобрал и собрал. Подделки не обнаружил. Но от остальной части заказа отказался. Честно сказал и Арсению, и Елизавете, что за свои деньги нанял частного детектива, который проверит все пункты голословного обвинения дамы-партнерши. И если что-то есть, скрывать не станет.

– В науке, в отличие от нашего дикарского бизнеса, нет конкурентов. Мы не имеем права скрывать что-то друг от друга.

Все это время Арсений продолжал встречаться с Эммой. Каждый день. В худшем случае через день. Они ужинали в ресторане, ночи проводили в его квартире. Эмма могла быть уверенной в одном: она оставалась для него все такой же желанной. И он едва сдерживал нетерпение, говоря о будущей свадьбе, уточнял какие-то хозяйственные детали подготовки. И держал за зубами постоянный, жгучий вопрос: «Когда?» О скандале с оборудованием они решили молчать. Если у Арсения вырывалась фраза, связанная с Федоровым, то всегда с уточнением: «Этот псих».

Федоров же никому не рассказывал о расследовании своего детектива. Но выглядел он все ужаснее. Когда приходил к Елизавете, Эмма слышала его хриплое дыхание из другой комнаты.

В тот день она приехала от Арсения позднее обычного, около полудня.

У нее был свободный день на работе, и они с Арсением завтракали в новом ресторане на Рублевке.

Она вошла в квартиру и наткнулась на странный, тревожный взгляд бабушки.

– Что-то случилось, Ба?

– Да. Федоров в больнице в тяжелом состоянии.

– Пневмония или вообще? Я думала, не образование ли в легких…

– Совсем не то. Его ночью избили во дворе института до полусмерти.

Эмма застыла в недоумении. И вдруг, как будто кто-то без ее ведома нажал в мозгу и душе клавиши «гроза»: она разрыдалась, горько, страстно и обильно.

– Ах дурак, – проговорила она. – Я подумала, что это может случиться, когда он сказал: «Засвечу по всему свету как мошенника позорного».

– Что ты говоришь?! Ты же не думаешь, что это Арсений?

– Арсений, в общем, ни при чем. Есть единая криминальная система со своими понятиями. Все под ними ходим. А у Арсения именно на эту ночь было алиби. И именно после ночи с алиби мы были в людном месте, где нас видели свидетели. Первый раз мы завтракали в будний день в ресторане.

Медперсонал клиники, куда по просьбе Елизаветы перевезли Федорова, ничего не мог поделать со строптивой посетительницей. Девушка стояла у окна на площадке у реанимации и отказывалась даже спуститься в вестибюль.

– Вы ждете, чтобы я вызвала охрану или полицию? – нервно спросила старшая медсестра. – Вы больному даже не родственница. Хотя здесь торчать нельзя никому.

– Да, попрошу вас уйти, – поддержал сестру дежурный врач.

Девушка повернула к ним необычное, прелестное, как будто фарфоровое лицо, освещенное теплым светом изнутри. Ее лицо странно контрастировало с крупным, зрелым, женственным телом.

– Я не уйду, – мягко сказала она. – Это очень важно. Я должна сразу узнать, когда Романа выведут из комы. Вы, конечно, знаете мою бабушку. Академик Корнеева. Это она перевела сюда Федорова. Он – заведующий лабораторией в ее институте.

На нем держится основной проект. И пострадал он, защищая этот проект.

– Я могу дать вам слово, что сразу позвоню. Оставьте свой мобильный.

Врач, взглянув на лицо Эммы и услышав фамилию ее бабушки, заговорил дружелюбно и даже сердечно. Эмма улыбнулась, и ему показалось, что в коридоре стало светлее.

– Разрешите мне остаться, – попросила она. – Мне очень нужно. Не смогу ждать звонка.

Академик Корнеева приехала за своей внучкой на рассвете следующего дня.

Эмма упала на заднее сиденье машины и выдохнула:

– Спасибо, что приехала. Я бы сама не добралась. Умираю, спать хочу. С ним уже ничего страшного. Прогноз умеренно-оптимистичный.

Дома она минут сорок лежала в горячей ванне. Потом ела на кухне все, что давала ей Елизавета. Пила молоко, чай, кофе. Смеялась:

– У меня истощение и обезвоживание. Заметно? Там ужасная вода из-под крана, сплошной хлор.

– Заметно, – коротко ответила Елизавета. – В чем дело, моя дорогая? Я не о Федорове. Что с тобой?

– Трудно сразу сформулировать для тебя. Я и себе еще ничего не сказала. Вот что пришло на ум. Помнишь, когда мы вернулись с Арсением из нашего отпуска в отеле, ты спросила: тяжело ли мне было с ним расставаться. Помнишь?

– Да. Ты сказала: легко.

– Да, я сказала: легко. Мне было радостно расстаться с ним и вернуться к тебе, к нам. А сейчас я отрывала себя от твоего забинтованного Федорова, как будто приклеилась к нему кожей и сердцем. Иду к двери, а мне больно, и все кровит.

– Давно это с тобой?