Детектив с двойным прицелом

Ты уже знаешь, что в поисках Фуллера я объездил штаты от Колорадо до Тихого океана и что однажды чуть-чуть не настиг его. А теперь еще одна неудача. Это произошло здесь, вчера. Я учуял его след, свежий след, и бегом помчался по этому следу, который привел меня к дешевой гостинице. Это был жестокий промах — собака свернула бы в другую сторону, но я ведь только отчасти собака и имею право проявить вполне человеческую бестолковость. Фуллер прожил в этой гостинице десять дней. Теперь я почти уверен, что он в течение последних шести или восьми месяцев нигде не останавливался подолгу, — что-то все время побуждает его переезжать с места на место. Я понимаю это чувство и знаю, что значит его испытывать. Он все еще носит имя, которое записал в книге гостиницы, когда я почти настиг его девять месяцев тому назад, — Джеймс Уокер. Он, должно быть, назвался так после того, как скрылся из Серебряного Ущелья. Человек он простой и равнодушен к пышным именам. Я узнал его слегка измененный почерк без труда, — ведь он натура прямая, честная, не привыкшая к фальши и обману.

Мне сказали, что он только что уехал, не оставив адреса. Он не сообщил, куда едет, и когда его попросили оставить адрес, явно испугался. У него не было с собой багажа, кроме дешевого саквояжа, который он и унес с собой. «Старый скряга — небольшая потеря для гостиницы!..» Старый! Должно быть, теперь он стал таким. Я едва дослушал то, что мне говорили. В гостинице я пробыл всего лишь минуту и помчался по следу, который привел меня к пристани. О мама! Дымок парохода, на котором он отплыл, еще таял на горизонте. Я выиграл бы целых полчаса, если бы с самого начала побежал в ту сторону. Я мог бы нанять мощный катер и постарался бы нагнать судно, — оно держит курс на Мельбурн.

Каньон Надежды.

Калифорния, 3 октября 1900 г.

У тебя есть все основания сетовать: «по одному письму в год!». Это, конечно, ничтожно мало, согласен, но как можно писать тебе, если, кроме как о неудачах, сообщать не о чем? Это у всякого бы отбило охоту, так можно дойти до отчаяния.

Помнится, я писал тебе, — теперь мне кажется, что с тех пор прошло уже целое столетие, — что я не догнал его в Мельбурне и потом гонялся за ним по Австралии несколько месяцев подряд. Затем я поехал за ним следом в Индию, чуть было не нагнал его в Бомбее, следовал за ним повсюду — в Бароду, в Равалпинди, Лакхнау, Лахор, Канпур, Аллахабад, Калькутту, Мадрас — о, всюду! Неделю за неделей, месяц за месяцем — в пыли, под палящим солнцем, почти всегда в верном направлении, иной раз почти настигая его, но так ни разу и не настигнув. Я был на Цейлоне, а потом… впрочем, в дальнейшем я обо всем этом напишу подробно.

Я погнался за ним обратно в Калифорнию, потом — в Мексику и снова в Калифорнию; затем я охотился за ним по всему штату с первого января вплоть до прошлого месяца. Я почти уверен, что он находится где-то неподалеку от каньона Надежды. Я выследил его до одного места, в тридцати милях отсюда, но потом упустил. Верно, кто-нибудь подвез его.

Сейчас я отдыхаю, время от времени занимаясь поисками потерянного следа. Я был смертельно измучен, мама, удручен, порою чересчур близок к отчаянию. Но рудокопы в этом маленьком поселке — славные ребята, и я за это время к ним привязался, а их веселый жизнерадостный нрав подбадривает меня и помогает мне забыть все невзгоды. Я провел здесь уже целый месяц. Живу я в хижине, вместе с одним молодым человеком, которого зовут Сэмми Хильер. Ему лет двадцать пять; он единственный сын, и этим похож на меня; горячо любит свою мать и пишет ей письма каждую неделю. В этом он лишь отчасти похож на меня. Сэмми — существо робкое, а что касается ума, то… он явно не из тех, кто хватает звезды с неба, но в поселке его любят. Он милый, добрый малый, и когда я беседую с ним, то снова чувствую дружеское участие и поддержку, а это теперь для меня — и хлеб насущный, и отдых, и комфорт. Я бы хотел, чтобы подобное существо согревало «Джеймса Уокера». Ведь и у него были друзья, он так любил общество. Перед моими глазами встает картина нашей последней встречи в Денвере, весь трагизм ее! И в тот самый миг я принуждал себя заставить его уехать!

Сердце у Сэмми Хильера добрее, чем у меня; мне думается, у него самое доброе сердце в поселке: ведь Сэмми единственный друг паршивой овцы нашего лагеря — некоего Флинта Бакнера и единственный человек, с которым Флинт разговаривает и кому разрешает с собою разговаривать. Сэмми сказал мне, что знает жизнь Флинта и что горе сделало его таким, каков он есть, и поэтому к нему следует относиться участливо. Право же, только в весьма вместительном сердце можно отыскать уголок и поселить в нем такого жильца, как Флинт Бакнер, если учесть все, что я о нем слышу. Пожалуй, эта маленькая деталь может дать тебе большее представление о характере Сэмми Хильера, чем самое подробное описание его. Однажды, беседуя со мной, Хильер сказал примерно так: