Детектив в Новый год

Она прижимает к груди и лицу куклу, шепчет ей слова любви в нежное, прозрачное ухо под прохладными локонами. Она восхищенно рассматривает какие-то кофточки, юбочки. Все кажется ей чудом. Она все любовно раскладывает на низком столике, чтобы смотреть на сокровища ночью с кровати. А затем бережно, благоговейно берет самое драгоценное, самое желанное. Она несет новую книгу на свою подушку. И прежде чем открыть ее, Даша влюбленно рассмотрит каждый штрих и цвет на картинке обложки. Если там есть лицо, она коснется его губами и запомнит на всю жизнь. А потом ляжет, включит еще одну настольную лампу и отправится в свой счастливый мир.

Родители разрешали Даше читать в постели и по ночам с четырех лет. И дарили ей не только детские книги. Был другой критерий: хорошие.

– Когда человек хочет читать, – говорил папа-учитель, – запрещать ему это делать – тяжелейшее и несправедливое наказание. Если зрению суждено испортиться, для этого найдется тысяча причин. И нет ни одной причины, которая может позволить взрослым отобрать у ребенка книгу, его и только его мир.

Ребенок непременно должен открыть его сам.

Вот Даша и открывала свой мир в блаженном детстве, в горячей юности, в суровом и беспросветном походе под названием «женская жизнь». Книги не сгорали ни в кострах страсти, ни в пожарах ее потрясений и войн, ни в тягостном мороке протеста против жизни в принципе. Ох как часто Даше не хотелось жить! Ни жить, ни пить, ни есть, ни видеть свет за окном. И тогда она зажигала лампу в ночи, и распахнутые страницы отпускали ее бедное сердце на свободу. Там она дышала, плакала и смеялась даже тогда, когда в собственной жизни кончались силы, слезы и голос.

Никогда она даже не могла предположить, что ее могут лишить главного, единственного спасения. Кто-то как-то и почему-то. Но это случилось. Наступил день «Ч», и книги умерли рядом с ней. Стали желтеющими рядами скованных переплетами бумаг. Даша не ослепла: она просто перестала видеть текст. Буквы видела, а текст нет. И ни малейшего отзвука в себе. Тогда же она перестала смотреть фильмы. Стали пустыми словами мастерство режиссера, игра актеров. Они сами стали пустыми местами. Даша видела лица, слышала голоса, но то была лишь мертвая, условная, посторонняя, никому не нужная суть.

Вот когда она пошла по своему, тщательно для нее выбранному аду – пустота, глухота, выжженный кусочек пространства вокруг и распятое одиночество с вырванным сердцем.

Даша подошла к окну, раздвинула шторы. На широком подоконнике на фоне ночных фонарей уже несколько дней у нее живет маленькая еловая веточка в красном горшочке, с бантом и одним большим бордовым шаром. Первая ее личная, собственная елка. Она попросилась в руки в магазине. Стояла на витрине между яблоками и гранатом. И так вдруг напомнила о счастье, что Даша больше не стала ничего покупать. Заплатила на кассе сто пятьдесят шесть рублей и понесла в ладони домой елочку. Она сделала себе подарок и запомнит его навсегда.

Даша повернулась к столу, налила в бокал розовое итальянское шампанское и продолжила праздновать свое воскресение. Ему уже три дня. Крошечная, яркая, ослепительная вечность после мгновения черного горя и тяжелого сна длиною в пять лет.

Пустота за окном вокруг дома тоже ожила, задышала, прильнула участливой ночью к окну. Месяц заглянул в лицо. И мигнул, кивнул: не бойся. Иди дальше, открывай шире глаза, лови звуки. И выпусти из застенка память. Пусть тоже оживет. Не бойся заглянуть в страдания. Все рождается в муках. Покой тоже. Счастье тоже. А вдруг…

Память? Ах да. Совсем забыла. После нежного берега детства была жизнь. Даша налила еще один бокал, пузырьки пощекотали язык, как живые. И она сказала себе:

– Ну, поехали. Я хочу это перечитать.

Круг первый

Среди немногих постоянных гостей родительского дома была одна семья. Николай Иванович, строгий ученый-историк в очках, и его жена Нина Петровна – полная многословная дама, уверенная в том, что только она знает, как держать семью, как воспитывать детей. И две их дочки: Таня и Валя. Одна на год старше Даши, другая – на год младше. Девочки вместе росли, менялись, становились разными людьми. Когда Даше исполнилось семнадцать лет, она выглядела младше обеих сестер. Тоненькая, большеглазая, наивная мечтательница, она не приобрела ни взрослой уверенности, ни женской практичной основательности. А у Тани и Вали именно это и было главным. Они шли в такую же упорядоченную жизнь, какую построила их мама. И они знали, как надо и чего категорически нельзя. Взрослые же отмечали лишь их внешнюю разницу. Ее обычно формулировал главный теоретик дружеского кружка Николай Иванович.