Детектив в путешествии

Так я и переживала во сне самые сильные потрясения четырехлетней давности – словно подсознание готовило меня к скорой встрече с любимым мужем – очевидно, на небесах… «Да будет ли оно?!» – воскликнула я во сне – и проснулась, и поняла, что ответа на этот вопрос никто не знает, но, скорей всего, он однозначный: «Нет!» Нет, мы с ним больше никогда не встретимся, ни в этой жизни, ни в загробной. И значит, я должна бороться, цепляться за жизнь и свое дело! Как в последние свои минуты, не сомневаюсь, сражался мой Вадим…

…Следующие сутки я провела отрезанная от всего мира. Трижды ко мне в каюту приходил конвоир: приносил пищу, воду и пустое ведро. Он был с автоматом и в маске, так что лица не различишь, только глаза, спокойные, темно-оливковые. Автомат – американского производства. Тюремщик не выходил: развязывал мне руки и смотрел, как я ем. Слава богу, отворачивался на минуту, подав мне ведро. «Мерзавец», – шептала я про себя и молилась. Однажды до меня донесся громкий, возмущенный голос капитана Ивана, и я порадовалась, что он жив. Братьев я не слыхала, но почему-то была уверена, что с ними тоже все хорошо – насколько о подобном можно говорить в нашем положении.

А еще я мучительно пыталась придумать план спасения. Но то, что приходило в голову, было, по зрелом размышлении, совсем не выполнимым, а простые способы выручить себя и друзей никак не придумывались.

И еще я размышляла – и недоумевала, – отчего они нас попросту не взорвали? Зачем этот захват? Я спрашивала себя и о том, почему они нас всех не убили? Ответ на оба вопроса мог быть лишь одним: противники очень дорожат тем, что они захватили. И вещью. И всеми нами (или одним из нас).

* * *

Вместо бортового журнала. *** день похода, четвертый день после захвата. Значит, *** июля. Ночь. По ощущениям, около четырех утра. Яхта по-прежнему во власти пиратов. Курс, вероятнее всего, около двухсот семидесяти, то есть строго на вест. Мы возвращаемся?

Все эти дни я провела в одном и том же положении – со связанными руками на своей койке. Ничего не менялось: я ни с кем не говорила, не слышала никого из наших, не видела ни единого человека, кроме моего тюремщика. Захватчики, как и раньше, разговаривали между собой по-арабски, однако я совершенно уверилась, что практически для всех из них это язык не родной. Зачем же тогда они используют его? Чтобы замаскировать свою истинную национальность? Замаскировать – перед кем и для чего? Из-за нас? Значит, они все-таки собираются оставить нас в живых? Может быть, получить выкуп? Нет, скорее работать с нами. Впрочем, пока остается только гадать…

На второй день изменилось лишь то, что мой тюремщик начал заставлять меня разминать руки и только потом снова связывал их жесткой пластиковой лентой.

И вот, на четвертую ночь я вдруг проснулась: в мой иллюминатор ударил сверкающий ослепительно белым луч прожектора. Потом он убежал, оставив меня в темноте, нахлынул снова. Вскоре я услышала наверху возбужденные голоса – на этот раз говорили по-французски. Затем ночную тишину прорезала очередь – очевидно, крупнокалиберного пулемета, потом где-то неподалеку взревел мотор скоростного катера, послышался мерный шум приближающегося большого судна. Потом – чья-то беготня по палубе, быстрый топот по трапу, треск ломаемой двери в мою каюту, яркий свет, бьющий прямо в глаза, и удивленный выкрик, причем на чисто русском языке:

– Гля, баба!

…Дальнейшие события достаточно хорошо освещены в сотнях средств массовой информации, отечественных и зарубежных. Подробно описано, что пираты скрылись в неизвестном направлении и задержать их не удалось. Сообщалось, что российские десантники доставили нас троих – меня и братьев Воскобойниковых – на десантный корабль «Стремительный». Капитан Иван Домнин остался на яхте «Марина VII» и с помощью нового экипажа из двух человек, перешедших с военного российского корабля, доставил-таки наше плавсредство в пункт назначения: порт Сочи. Кое-кто также, с некоторым удивлением, отметил, что прибытие яхты в Россию прошло совершенно незамеченным и никто из пишущей или снимающей братии ее так и не увидел.

Словом, внешняя канва дальнейших событий вокруг нашего многострадального судна известна, в буквальном смысле, всем и каждому. Посему я не стану на них останавливаться, замечу лишь, что уже на третий день после того, как мы перебрались на «Стремительный», я попала в объятия моего любимого сына Антошки в аэропорту Шереметьево. Меня даже встречала пара фотокорреспондентов и несколько телекамер – однако новости о захвате и освобождении нашей яхты уже перестали быть самыми горячими и сместились с первых полос куда-то в глубь народного интереса.

Впрочем, многие пытливые умы интересовала не внешняя последовательность событий, а их глубинная взаимосвязь. Десятки, сотни, даже тысячи специалистов и комментаторов высказывали миллионы версий, пытаясь ответить на самые животрепещущие вопросы:

Кто захватил нашу яхту?

Почему они это сделали?

Какой груз она перевозила?