Детектив

Чем дольше Эйнсли знал Синтию Эрнст, тем более неприятными открывались ему некоторые черты ее личности, временами проявлявшиеся и на работе. Периодически у нее вдруг резко и без видимых причин менялось настроение, нежность и веселая игривость ни с того ни с сего уступали место холодному равнодушию к Эйнсли. Поначалу в такие моменты он начинал гадать, что произошло между ними, в чем он провинился, и лишь со временем научился видеть, что ничего и не произошло, что таков уж характер Синтии, дававший о себе знать все чаше.

Однако, если с перепадами ее настроения он мог справляться, против некоторых ее профессиональных замашек был бессилен.

На протяжении своей полицейской карьеры Эйнсли всегда был убежден, что даже с закоренелыми преступниками, для которых любая этика — пустой звук, необходимо соблюдать нормы морали. Им можно было делать мелкие уступки в обмен на информацию, но не более того, считал Эйнсли. Такой точки зрения придерживались в полиции не все. С преступниками вступали в сговор, давали ложные показания, подбрасывали улики, отчаявшись добыть их иначе. Эйнсли не опускался до этого сам и предпочитал думать, что и те, кто с ним работает, никогда не пользуются такими бесчестными приемами.

Синтия была в этом смысле далеко не безупречна.

Будучи ее начальником, Эйнсли подозревал, что некоторые ее успехи в расследованиях с моральной стороны сомнительны. Схватить ее за руку не удавалось, а она, стоило заговорить с ней на эту тему, горячо все отрицала и даже сердилась, что он верит слухам. И все же Эйнсли совершенно случайно удалось выяснить детали одного такого ее дела.

Оно касалось известного в криминальных кругах вора по имени Вэл Кастельон, которого незадолго до описываемых событий выпустили из тюрьмы на поруки с испытательным сроком. Синтия вела расследование убийства. Кастельон не мог проходить по этому делу как подозреваемый, но у него, не исключено, была информация о другом бывшем заключенном, которого следствие подозревало. На допросе Кастельон заявил, что ничего не знает, и Эйнсли был склонен верить ему. Эйнсли, но не Синтия.

Вызвав Кастельона еще раз, но уже для беседы с глазу на глаз, она пригрозила подбросить ему наркотики и задержать за незаконное их хранение, если он не даст нужных показаний. Для него это означало немедленный возврат за решетку как не прошедшего испытательный срок. Подсунуть подозреваемому пакетик с марихуаной или кокаином и тут же взять его под арест — испытанная уловка полицейских, которую многие пускали в ход.

О том, что Синтия прибегла к такой угрозе, Эйнсли узнал от сержанта Хэнка Брюмастера, а тому шепнул об этом один постоянный осведомитель, приятель Кастельона. Эйнсли спросил Синтию, правда ли это, она не стала отпираться, сказав только, что она еще не привела угрозу в исполнение.

— И не приведешь. — Эйнсли попытался говорить с ней строго. — Я командую группой и не допущу этого.

— Не будь занудой, Малколм! — сказала Синтия. — Этот кретин так или иначе опять загремит на нары. Велика ль беда, если мы немного это ускорим?

— Ты что, действительно не понимаешь? — Эйнсли был неподдельно удивлен. — Мы здесь для того, чтобы защищать правопорядок, а это значит, что и сами обязаны подчиняться закону.

— Ты надутый, как… как вот эта старая подушка. — Синтия метнула в него подушкой с кровати в комнате мотеля, которую они сняли тем дождливым вечером. Затем она откинулась на постели, широко развела ноги и спросила:

— А законно ли то, чего ты сейчас хочешь? Мы же оба с тобой все еще при исполнении.

Она тихо посмеивалась, в точности зная, что выйдет победительницей. И действительно, лицо Эйнсли изменилось. Он подошел к постели, сняв рубашку и галстук. Синтия же вдруг сказала с подлинным чувством:

— Ну же, скорей, скорей! Трахни меня своим здоровенным беззаконным орудием преступления!

И как бывало уже много раз, Эйнсли подчинился ее воле, совершенно растворился в ней, хотя первой мыслью было отчитать за вульгарность. Грязноватый лексикон был компонентом исходившей от нее сексуальной агрессии, но, вероятно, именно эта агрессия придавала волнующую новизну их близости.

О Вэле Кастельоне в тот вечер было напрочь забыто. Эйнсли хотел вернуться к этому разговору потом, но так и не собрался. Не стал он выяснять и позднее, каким образом была добыта ключевая информация в том деле, которое стало очередным сыскным триумфом Синтии, а косвенно — и его.

Эйнсли убедился только, что Кастельону не предъявлялось обвинение в незаконном хранении наркотиков и его условно-досрочное освобождение не было отменено. Так или иначе, но предупреждение, сделанное им Синтии, возымело эффект.

Беспокоило Эйнсли и другое. В отличие от большинства офицеров полиции, Синтия вполне вольготно, как среди своих, чувствовала себя в компании с преступниками, порой непринужденно болтая с ними в городских барах. Взгляды Эйнсли и Синтии радикально расходились и по фундаментальным профессиональным вопросам. Он считал, что раскрытие преступлений, а убийств — в особенности, работа для людей высокой морали. Синтия же однажды отозвалась об этом так: