Детективы

Мой милый Брунчик!

Очень тоскую без тебя. С нетерпением жду твоего приезда. Без устали целую твои нежные пальчики — все двадцать пять на одной ручке и столько же на другой, да десять на изящных ножках.

Твой Солитерчик.

— Ну что? — Ступорс заранее улыбался. — Этот ненормальный явно принимал мою Брунгильду за сороконожку. Вы видите теперь от какого психа я спас свою жену?

— Ваш подвиг наверняка оценен по заслугам, — двусмысленно поддакнул Одингот, снова пробираясь к выходу. — Но насчет психа я все-таки не уверен. Боюсь, что проблема несчастного Солитерция в другом.

Что имел в виду доктор Одингот?

Ответ

Он имел в виду, что, по-видимому, Солитерций был не очень грамотным человеком. Поэтому-то он не поставил двоеточие после слова «двадцать». Тогда бы его фраза была вполне нормальной.

КИПЯЩИЕ СТИХИ

Март всегда был любимым месяцем доктора Одингота. Весеннее солнце, волнующие запахи, неясные надежды… Было от чего прийти в хорошее настроение.

Сияя улыбкой, Одингот открыл дверь полицейского участка. Первое, что он увидел, — постная физиономия инспектора Ступорса, печально глядевшего в окно.

— Вам не нравится весна? — доктор бодро подошёл к страдальцу. — Или какие-то неприятности?

— Да-а, — безнадежно махнул рукой Ступорс, — псих один замучил.

— Кстати! — ещё шире улыбнулся Одингот. — Вот вам свежий анекдот про психов. «Из кабинета психиатра выходит пациент. Тут же туда вбегает взволнованная жена больного.

— Доктор, ну что с моим мужем? — спрашивает она.

— Не волнуйтесь, он абсолютно здоров!

— Да, но вчера он прибежал домой и сообщил мне, что собаки идут по улице под раскрытыми зонтиками.

— Ну и что? — удивился врач. — Разве вы не помните, какой вчера был ливень?»

Ступорс очень внимательно выслушал анекдот, но даже не улыбнулся. Казалось, он пытался отыскать в этой бородатой шутке решение какой-то трудной и серьёзной задачи.

— Вам тут легко смеяться, — проскрипел он, с завистью глядя на лучезарно улыбающегося Одингота, — а на меня тут одно глупое дело повесили.

— О-о! — обрадовался Одингот. — Обожаю глупые дела! Это последнее прибежище профессионалов. Ну-ка рассказывайте!

— Да всё очень просто, — вздохнул Ступорс, — и в то же время загадочно. Недалеко отсюда, на улице Опавших листьев живет один полубезумный поэт Мандель Штамп. Как нам удалось выяснить, три дня назад он отнес свою новую «гениальную» поэму «Настоящер» в редакцию солидного литературного журнала. Какой-то там сотрудник редакции бегло просмотрел «шедевр» и сказал, что журналу «это» не подходит. Разъяренный поэт удалился, держа под мышкой поэму. После этого он засел в своей «мастерской» — это такая маленькая квартирка, в которой он творит или приходит в себя после отказа в очередной редакции. И надо же было так случиться, что вчера тот самый литератор, который отверг «Настоящера», проходил под окнами Штампа. Обрадованный «гений» высунулся из окна второго этажа и плеснул на лысину обидчика кипятком, который у него случайно в этот момент оказался под рукой.

— И попал? — нахмурился Одингот.

— Нет, промахнулся, но немного ошпарил руку критика. Взглянув вверх, бедняга увидел злорадную физиономию поэта, который уже закрывал окно. Мгновенно все поняв, он ринулся наверх и через две секунды ломился в дверь безумца. Тот, конечно, не открывал, но, к счастью, по улице как раз проходил сержант Гризли из нашего участка. Услышав шум он поднялся по лестнице и вдвоем с пострадавшим они заставили-таки Манделя открыть дверь. Как ни странно, тот был спокоен и на все обвинения только загадочно улыбался, а затем и вовсе сказал, что он тут ни причем и что у него, дескать, есть алиби.

— То есть, — не понял Одингот, — какое еще алиби в такой ситуации?

— Этот самый Штамп заявил, что его каморка абсолютно пуста и он никак не мог вскипятить воду в имеющихся условиях. И действительно, вся его квартирка — это одна голая комната, в которой есть только газовая горелка и умывальник. Никакой мебели и посуды. Лишь на полу циновка и стопка листов с текстом злополучной поэмы, да шариковая ручка. Так что ему не только не в чем вскипятить воду, но даже некуда ее налить. Пришлось отпустить поэта, хотя обожженный критик рвал и метал от ярости. И дело, стало быть, не закрыто.

— Быть может, он выбросил кружку или чайник на улицу? — поинтересовался Одингот.

— Исключено! — отрезал Ступорс. — Мы обшарили тротуар под окном мастерской. Ничего. Он не успел бы что-нибудь выбросить и на лестницу.

— А почему, собственно, этот ваш Мандель Штамп не держит в мастерской никакой мебели? — снова улыбаясь, спросил доктор.

— Этот псих уверяет, что «вещи мешают ему парить над землей на крыльях поэзии».