Дети

– Как вы себя чувствуете? – оборачивает он голову к пассажирам.

– Живы, – отвечает Эрвин.

– Это пройдет.

Доехали до границы, за которой начинается район фабрик. Горы шлака и обломков железа, покрытые снегом. Замерзший канал петляет между горами мусорной свалки в тумане снегопада. Высокие трубы выбрасывают клубы дыма, и снопы искр нагревают студеный воздух. Рабочий поселок, у въезда в район, безмолвен. Мужчин в нем в эти часы не видно, женщины заняты домашними делами.

– Конечная остановка, – провозглашает Кноф, – моя карета всегда к вашим услугам.

Трамвай поднимается на стальной мост над каналом, и Эрвин указывает на красивые ворота за ним.

– Там фабрика «Леви и сына», мать.

– Нет. Там не написано – «Леви и сын». Только – «Ли», – поправляет Кноф на прощание.

– Верно... – удивляется Эрвин, – ни разу не обратил внимание. Одна из букв сломалась. Надо обратить на это внимание Гейнца.

Эрвин ведет мать в офис. Здесь глубокая тишина. Ковры скрадывают звук шагов. На всех дверях матовые стекла. Конторщики движутся по коридорам медленными шагами. Остров безмолвия в шумном заводском дворе.

– Здесь работает молодой господин?

– Да, мать, здесь.

– Господина сегодня нет, – говорит старенькая секретарша Гейнца.

– Итак, выходит, вы зря проделали этот долгий путь, мать?

– Не зря, сын мой. Достаточно самого путешествия на нашем трамвае. Мне надо поговорить с молодым господином.

– Я увижу его вечером и погорю от вашего имени и... мать... Он хочет сказать, что «в доме есть еще кто-то, который знает всю правду об Эмиле Рифке. Она, а не Гейнц, знает истинную правду об этом офицере».

Грузовик с белыми ваннами поднимается на весы.

– На одной из этих машин я пошлю вас обратно домой, мать, а мне надо идти работать. Я очень опоздал, до встречи.

Он подхватил железную болванку и открыл жерло печи. Поток пламени выплескивается оттуда в темное помещение. Небольшого накала огонь колеблется в белом жерле печи. Вернуться, что ли, ждать, пока у Герды раскроются глаза, и она вернется к нему. Ждать до того, как вернется ему все, что любил и лелеял всегда. Свет и музыка, цветы, и деревья, колышущиеся на ветру, чудо детей и женщин, возрождение тайн жизни, полная солидарность с людскими страданиями, и – каналы, ведущие в царство свободы. И ждать лучшего, ждать...

– Эй, Эрвин! Что с тобой? Ты болен? Ты мечтаешь?

Эрвин испуганно вцепляется в железную болванку и продолжает работу.

Глава десятая

– Ку-ку! Ку-ку!

Голос кукушки в гостиной. Иоанна стоит у двери в дом.

С каждым кукованьем сердце ее сжимается. Пять раз прозвучало»ку-ку». Целый день проболталась Иоанна на улицах, и не чувствовала, как бегут часы. Из мастерской графа она поехала на санях до клуба Движения. Перемыла там все полы, оттуда добралась до Саула. Не найдя его дома, пошла искать его к Отто, оттуда на бойню, обошла все переулки в поисках Саула. Нигде его не нашла, словно снег поглотил его. Как она теперь объяснит свое отсутствие дома в течение всего дня? День клонится к вечеру, туманы окутали сад. Над деревьями сгущаются облака. Кукушка замолкла, и в доме тихо, только вкусные запахи тянутся из кухни. Эмми! Она спрячет ее в кухне, вернет ей присутствие духа. В течение дня она почти ничего не ела. Затем она скроется в своей комнате и притворится давно спящей. Она и вправду не чувствовала себя хорошо. Болела спина, в животе покалывало, как никогда раньше, голова кружилась.

В кухне сестры Румпель склонили свои белые головы над дымящимися кастрюлями. Когда перед ними возникла Иоанна, они в один голос воскликнули.

– О-о!

Сестры-альбиноски являются в дом Леви только по большим праздникам или в связи с трауром. Больших празднеств в год траура по отцу в доме нет. Что случилось? И нет доброй и любимой Эмми.

– Где Эмми?

– Иисусе, – сестры скрещивают руки на фартуках, лица их становятся серьезными, девочка не знает, где Эмми, и в голосах их одновременно сожаление и радость.

– Что-то случилось с Эмми! Доброй и любимой Эмми?

Из комнаты отца доносятся взволнованные голоса:

– Ты неправильно повел себя с ней, дед, – голос Гейнца.

– Нет, дед, мы не хотим такого отношения к Эмми, – голос Эдит.

Им возражает громовой голос деда:

– Только так надо было вести по отношению к ней, как я себя вел.

«Дед сделал что-то против Эмми!» – Иоанна врывается в комнату. «Дед виноват!» Она уже все поняла и без объяснений. Глаза ее гневно сверлят деда, как и глаза Гейнца и Эдит. Она стоит у окна, окутанная сигаретным дымом, Гейнц опирается на письменный стол отца, покусывает губы. Дед сидит в кресле, заполняя его своим крупным телом. Выпускает изо рта дым сигары, следя за кольцами, свивающимися в воздухе. Это он обычно делает, когда сильно сердит. Но с момента, кода в комнату врывается Иоанна, все изменяется. Дед переводит взгляд с пустого пространства на внучку с растрепанной шевелюрой и на волочащийся за ней подол юбки. Гейнц и Эдит тоже переносят сердитые взгляды с деда на Иоанну. В комнате словно становится темно и трудно дышать. Только круглые часы сурово отстукивают минуту за минутой.