Дети Афродиты

– Да ну… Чего я буду бараном ходить, как тупая блондинка. У меня характер не тот. Я на заклание не отдаюсь. А кто… Кто мой отец, бабушка? Не знаешь случайно?

– Нет, не знаю…

Ольга глянула на нее задумчиво – слишком уж неуверенно бабушка произнесла это «не знаю». Сидит, молчит, голову вниз опустила, губы сжала, будто боится, что она сейчас пытать ее начнет. А потом вдруг вздохнула, подняла глаза, махнула сухой ладошкой:

– Хотя – чего уж… Ладно, расскажу все до конца. Ты ведь и впрямь девушка крепкая, надеюсь, выдержишь. Она ведь приходила потом ко мне, Оля…

– Кто? Анна?

– Ну да. Тебе аккурат полтора годика исполнилось, она и заявилась в дом. А я ее выгнала… Даже посмотреть на тебя не дала. Вот тут, на этом месте, где ты сидишь, и она тогда сидела. Ты спала наверху, а она, значит, передо мной исповедовалась… Про судьбу свою горемычную рассказывала, про отца твоего, прости меня, господи. Какой уж там отец… Даже рассказывать не хочется, ей-богу. Не лежит душа.

– А ты все-таки расскажи, бабушка.

– Да, конечно, если обещала. Хотя я мало что из ее исповеди запомнила… Так, обрывки всякие. Ужас во языцех. Помню, слушала ее, и очень хотелось, чтобы она поскорее ушла.

– А она что-то жалостливое про себя рассказывала, да?

– Жалостливое? Ну, как сказать… Наверное, да, жалостливо звучало. Якобы ее сожитель, ну, этот… От которого она тебя понесла, был чистой воды бандит. Еще и с дурными наклонностями. Как сейчас говорят – педофил… Раньше-то и слов таких не знали – педофилия. Не было ничего подобного у нас в стране, равно как проституции и секса. А этот бандит, как она рассказывала, был в солидном возрасте дядька. То есть в относительно солидном, конечно, – для нее, для пятнадцатилетней детдомовской соплюхи. Я думаю, ему лет сорок было. Сманил ее из детдома бежать, наплел, что он якобы родной отец, дочку любимую отыскал… Она, дурочка, и поверила. А он ее изнасиловал в первый же вечер. Потом никуда не выпускал, в страхе держал. Бил часто. Издевался. Сейчас про таких детей говорят – жертва сексуального насилия.

– О, господи… Ужас какой. Неужели это правда, бабушка?

– Не знаю. Я повторяю лишь то, что от нее услышала.

– А как же она от него сбежала, беременная?

– Да не сбежала, говорит, а просто ушла, случай такой представился. Якобы среди бандитов заварушка случилась, они деньги меж собой не поделили, что ли… Этот, который ее насильник, был у них вроде кассира, что ли… Она говорила слово, я не запомнила. Красивое такое, серьезное…

– Казначей?

– Да, да! Точно, казначей! Так вот, это самый казначей то ли проворовался, то ли не туда растратился, то ли деньги для себя утаил… И его должны были за это убить. И ему уж не до Анны было, свою бы шкуру спасти. Вот она и сбежала, улучила момент… Жила, как беспризорница. Боялась, что ее кто-нибудь найдет, или тот самый педофил-казначей, или другие бандиты. А Витя ее пожалел так просто, от души, от сердца… У него ж на лбу было написано, что он порядочный и честный парень. Они тогда с другом в город поехали, зашли в кафе перекусить, а там Анна… Ходит меж столиков, смотрит на всех голодными глазами. Ну, Витя ее к себе подозвал, накормил, разговорил как-то… А потом сюда привез. Да я тебе рассказывала, как она жила у нас в доме до родов! А как в роддоме узнала, что Витя умер, и оттуда сбежала. Испугалась, что с ребенком на руках она будет для тех бандитов как открытая мишень…

– Значит, это она тебе звонила, когда главврачом представилась?

– Да. Она. Не хотела, говорит, чтобы дочку, тебя то есть, в детдом отправили. И ведь все правильно рассчитала, знала, на что надавить.

– А ты… Жалела когда-нибудь о своем поступке?

– Да что ты говоришь такое, Ольга! Как у тебя язык повернулся такое спрашивать!

– Прости, бабушка! Прости. Значит, она объявилась потом, за мной пришла…

– Да. Полтора года прошло, и объявилась. Вот она я, красавица, за дочкой пришла. Я потом только, уже из ее рассказа, поняла, отчего она так осмелела. Оказывается, этого бандита в тюрьму посадили, большой срок дали… А она узнала и вроде как из подполья вышла. И за дочкой явилась. Партизанка… Помню, даже на колени передо мной бухнулась – отдайте дитя! Цирк с клоунами! Представляешь?

– Нет… – покачала головой Ольга, растерянно улыбнувшись.

– То-то и оно! Я ее спрашиваю – куда, мол, с ребенком пойдешь? Есть у тебя жилье, работа? Ведь нет ничего? А она смотрит и молчит, и носом хлюпает… Некуда ей идти-то было. Я так поняла, она в общежитии при обувной фабрике уборщицей устроилась, ей там каморку дали. Не знаю, может, врала… Да если бы даже и не врала! Я что, должна была тебя в какую-то каморку отдать? Этой… Этой… Неизвестно кому? Правильно я говорю, Ольга?

– Да, бабушка… Конечно, все так. Да…

– В общем, прогнала я ее тогда. Сказала – радуйся, глупая, что твой ребенок в тепле и любви растет. Подниму, воспитаю, образование дам, в люди выведу. Что я и сделала в конечном итоге… Разве не так?

– Так, бабушка, так. И что после этого? Она развернулась и ушла?

– Ну, не сразу… Поревела еще, конечно. Просила, чтоб разрешила ей на тебя взглянуть, да я не дала.