Дети Ангелов

– Вот смотри, здесь ты не успеваешь по времени. Вы об этом подумали? Тут без помощи тебе не обойтись, потому что в одиночку невозможно обработать столько народа, поэтому сюда нужно подтянуть для верности еще как минимум троих наших. А вот здесь особого волшебства не надо (Настя ничуть не стеснялась с терминами!), поэтому сюда пусть Степан Степанович своих бойцов отправит. А вот тут уже тебе одному точно не справиться, потому что, пока ты будешь с техникой разбираться, кому-то нужно будет Сидорина держать. Это мог бы Иван Матвеевич сделать, но, сам понимаешь… Поэтому здесь должна быть я, я справлюсь.

Жуковский слушал дочь со все возрастающим изумлением. Стратег, это же надо! И ведь все верно разглядела, умница, безошибочно схватила суть там, где они, мужики, допустили столько промахов! Но чтобы подвергнуть Настю опасности? Об этом не могло быть и речи.

– Ты правильно рассудила, спасибо тебе за помощь, – ласково сказал он дочери. – Но на этом и закончим обсуждение. Ты останешься в укрытии, пока все не закончится, и не надо спорить со мной.

Настя не стала спорить, лишь многозначительно усмехнулась, и эта усмешка могла означать что угодно.

Чтобы отвлечь внимание дочери, Сергей стал расспрашивать ее о Магадане, об учебе в институте, о соседях и знакомых. Но Настя, не поддаваясь на его уловку, слушала вполуха, думая о чем-то своем. Потом неожиданно спросила:

– Пап, а тебе не становится жутко, когда ты разговариваешь с этими людьми? Особенно с Иваном Матвеевичем.

– Не понял.

– Ну, как же! Меня прямо мороз по коже пробирает, когда представляю, что тот же Степан Степанович мог с самим Львом Толстым в одном окопе сидеть! А Иван Матвеевич? Он же Петра Первого на пятьсот лет старше! Представляешь – на пятьсот лет! Да у них в голове все иначе должно быть повернуто, чем у нас, мысли другие, логика другая, все, все по-другому! Откуда мне знать, чего они хотят на самом деле, хорошо это или плохо? Для них, может, и хорошо, так они и живут по тысяче лет, а для остальных? Ты не задумывался ни разу?

Она еще не может смириться с мыслью, что сама теперь стала одной из «них», понял Сергей. А Настя, подчиняясь неведомым законам женской логики, сделала неожиданный поворот:

– Хорошо, хоть Андрей не совсем старый оказался, а то бы я и не знала, как с ним разговаривать. Но все равно, я думала, ему лет двадцать пять, а на самом деле…

– А он тебе никогда говорил, сколько ему на самом деле? – передразнил ее Жуковский. Ему не очень нравились взгляды, которые дочь бросала на Синицына, и он был даже доволен, что она слегка разочаровалась в нем.

– Нет, кажется, не говорил… точно, не говорил, – растерянно ответила Настя. – Зато Павлу на самом деле двадцать семь, и он настоящий человек, без всяких этих штучек-дрючек.

– Значит, ты считаешь, что мы с тобой уже не настоящие люди? – рассмеялся Сергей.

– Да нет, это я так, – совсем запуталась Настя. – Просто все так неожиданно случилось, не привыкла еще!

– Знаешь, Настя, – Жуковский сам не раз задумывался о том же, что теперь не давало покоя дочери, – конечно, те, кто прожил столько лет, уже не могут оставаться прежними людьми. Но и чем-то б'oльшим они, по-моему, не становятся. Нет никаких сверхчеловеков. Есть люди, хорошие или плохие, но люди. Сколько бы им ни было отпущено жизни, семьдесят лет или тысяча. Какими бы чудесными или, как ты говоришь, волшебными способностями они ни обладали. И неизвестно еще, кто счастливее…

– Пап, а как мне быть с институтом? – неожиданно сменила тему Настя.

– Что значит – как быть?

– Вот смотри, – объяснила ему дочь. – Изучаем мы, к примеру, историю. Нам говорят – было так-то и так-то. Мы поверили. А тут мне объясняют, что было совсем иначе, и я верю этим людям, потому что они лично видели, как было. Мне надо спорить с преподавателем, доказывать, что он не прав? Или еще…

Но тут их философский диспут прервал приход Веры. Она вернулась с прогулки по предновогодней вечерней Москве румяная и довольная собой и покупками. Вера не сомневалась, что они с Настей прилетели сюда по вызову Сергея, чтобы вместе встретить в столице новый, двухтысячный год.

Уже улегшись в постель, Жуковский подумал, что насчет Фотиева Настя была права. Действительно, когда ему приходилось заглянуть в глаза Фотиева, его охватывало какое-то жутковатое чувство. Ни с Захаром, ни со старцем Даниилом подобного он не испытывал. В их глазах прочитывались бездонные глубины мудрости столетий, что вызывало невольное уважение, но в глазах главы ордена было нечто иное, недоступное пониманию, и это было не совсем приятно. И еще Сергей в очередной раз помечтал – как хорошо было бы остаться обычным человеком, но только без груза прошлых проблем. Как, впрочем, и нынешних.