Дети Арбата

— Ну и что?! — снова закричал Володя. — Такие и в ссылке нужны. "Отошел, признал ошибки? Нет, извините, мало, докажи делом! Нам референты нужны…"

— Будь это так, — возразил Саша, — Баранов не заслал бы его в Чадобец, а оставил здесь, в Богучанах.

— Баранов ни-че-го не знает! В пакете были только наши справки. А такоепридет потом, со спецпочтой. Карцев хочет ему объяснить, что он свой, его надо лечить, надо спасать. Всех из Верхнеуральска разослали по лагерям и тюрьмам, а его в Москву! Зачем? В Третьяковскую галерею?

— Все, кто с тобой не согласен, или сволочи, или провокаторы, — сказал Саша, — мы пойдем к Баранову.

— Ну что ж, — угрожающе проговорил Володя, — присоединяйтесь к этой работе, присоединяйтесь!

— Не пугай! Не таких видели!

— Кого ты видел?! — снова закричал Володя. — Ты ничего не видел. Маменькин сынок! Ты в сорок градусов лес не валил. Ты не видел, как подыхают люди на снегу. Как харкают кровью. Карцева пожалел! А тех, кого Карцевы посылают на смерть, не жалеешь?

— Прежде всего мне жаль тебя, — сказал Саша.

Когда подошли к дому Баранова, Борис остановился.

— Давайте, Саша, все трезво обдумаем. Можно не соглашаться с Володей, но в известной логике отказать ему нельзя. Зачем Карцеву понадобился Баранов? Лечь в больницу? Это и мы можем потребовать. Тогда зачем? Вы, Саша, только начинаете, а я уже потерся здесь. Нет ничего страшнее такого подозрения, оно разносится мгновенно. И на всю жизнь — доказать обратное невозможно. Я готов идти в больницу, ухаживать за Карцевым, что угодно, горшок вывести. Но устраивать ему свидание с Барановым не хочу.

— Я пойду один, — сказал Саша.

Борис задумался, потом предложил:

— Давайте сделаем так — потребуем у Баранова больницу, а то, что Карцев звал его, не скажем. А там, в больнице, если ему нужен Баранов, пусть вызовет официально, через доктора.

— Врача я вам дал, что еще? — раздраженно спросил Баранов.

— Его надо положить в больницу.

— Так ведь сказано: нет мест.

— Человек умирает.

— Не умрет.

— Но, если умрет, мы сообщим в Москву, что вы отказались положить его в больницу.

— Плохо вы здесь начинаете, Панкратов, — зловеще произнес Баранов.

Часа через три к дому подъехала больничная телега. Саша и Борис вынесли Карцева.

Кончился жаркий июньский день, с реки дул легкий ветерок. Карцев лежал с закрытыми глазами, дышал ровнее, спокойнее.

Вечером Лукешка опять сидела на завалинке в кожаных ичигах, обтягивающих ее маленькую ногу. Яркий платок покрывал голову и плечи.

Она подвинулась, приглашая этим движением Сашу сесть рядом.

Саша сел.

— Ну расскажи что-нибудь, Луша. Тебя ведь Лушей зовут?

— Лукешкой кличут.

— По-нашему Луша. Я тебя буду Лушенькой звать.

Она прикрыла рот платком.

— Нравится, Лушенька?

Она отняла платок ото рта, глаза ее смеялись.

— Ты работаешь, учишься?

— Отучилась.

— Сколько классов?

— Три, однако.

— Читать, писать умеешь?

— Умела, да забыла.

— Работаешь?

— Стряпка я. Где жить-то будешь?

— В Кежме.

— У… — разочарованно протянула она. — Далеко. У нас тут сослатые живут, много.

— Ты бывала в Кежме?

— Не, дальше леса не бегала.

— Медведя не боишься?

— Боюсь. Лонись мы в лес бегали за ягодой, а он как выскочит, ревет, аж дубрава колется. Мы в голос, да и к лодке. Ягоду жалко, а она тяжела, лежуча. Бросили. Он идет не браво, косолапит. Мы веслом пихаемся, а он в воду… Едва на гребях ушли, все ревем, обмираем… Ой, край… Приехали ни по што. Теперь на матеру не ездим, боимся.

Она говорила бойко, посмеивалась и в то же время смущенно прикрывала рот кончиком платка.

— Поедешь со мной в Кежму? — спросил Саша.

Она перестала смеяться, посмотрела на него.

— Возьмешь — поеду.

— А что там делать будем?

— Поживем. Тебе сколько жить-то в Кежме?

— Три года.

— Три года поживем, потом уедешь.

— А ты?

— Чего я? Останусь. Тут все-то так, поживут и уезжают. А может, обангаришься?

— Нет, не обангарюсь.

— Завтра на Сергунькины острова поедем. Айда с нами.

— Зачем?

— С ночевами поедем, — с наивным бесстыдством объявила она.

— Лукешка! — раздался голос с соседнего двора.

— Так поедешь?

— Надо подумать.

— Эх ты, думный-передумный, — засмеялась Лукешка в убежала.

В гробу лежали стружки. Саша хотел их выкинуть, но Борис сказал:

— Нельзя выкидывать, разве вы не знаете?

Саша не знал — первый раз хоронил человека.

Служитель и возчик спустились в погреб, в мертвецкую.

Врач вышел на крыльцо, посмотрел на Сашу тем же суровым взглядом, каким смотрел на умирающего Карцева, и сказал:

— Справка о смерти передана райуполномоченному.

Саша и Борис не ответили — зачем им справка, кому ее пошлют?

Врач не уходил, стоял, смотрел на них. Он был их ровесником.

Служитель и возчик вынесли тело, положили в гроб.

Заколотили крышку. Телега выехала со двора. Сбоку шел невысокий мужик — возница, за гробом Саша и Борис. Проехали длинной сельской улицей, мимо бревенчатых черно-серых изб, свернули на другую, такую же черно-серую, выехали из села, поднялись по косогору к деревянной заколоченной церкви. За ней лежало кладбище.

Взяли лопаты, начали копать. Только сверху земля была мягкая, глубже — твердая, мерзлая, с пластинками льда.