Дети блокады

За оградой он увидел громадное бетонное кольцо канализационной системы, наполовину занесенное снегом. Виктор влез в него, сел, прижавшись спиной к стенке, и, по возможности, сжался, чтобы меньше терять тепла. Но через какое-то время почувствовал, что начал стынуть. «Может, все-таки пойти домой? – подумал он. – Сказать сестрам про мать, а утром вернуться сюда?» Но, вспомнив о дальнем пути туда и обратно, он тут же ответил сам себе: «Нет, не пойду. Сестрам скажут дружинницы, а дома теперь нечего делать, потому что ее там нет».

Глава 15

В женской палате стационара железнодорожной больницы Московского райздравотдела[22], недавно созданного для крайне истощенных людей, заканчивался утренний обход. Дежурная сестра тихо и коротко докладывала врачу об особо тяжелых больных. Из этой палаты большей частью увозили на кладбище.

– И наконец, Евстигнеева Галина Петровна. Переведена сюда сегодня. До этого Евстигнеева двое суток лежала в коридоре. Возраст – пятьдесят пять лет. Истощение третьей степени. Подобрана на Боровой улице у водоразборного крана в состоянии глубокого голодного обморока. Температура на шесть часов…

Разговаривающие стояли рядом, поэтому больная поняла, что говорят о ней, но называют другую фамилию, имя, отчество. Она чуть приоткрыла глаза и увидела склонившуюся над ней женщину-врача, которая одной рукой вставляла в уши фонендоскоп, а другой – отворачивала край одеяла.

– Как вы себя чувствуете, Галина Петровна? – тихо спросила врач.

– Я не Галина Петровна, – еле слышно произнесла больная.

– Как – не Галина Петровна? Вы не Евстигнеева? – нерешительно уточнила врач, попеременно глядя то на больную, то на медсестру. – А кто вы?

– Стогова я. Александра Алексеевна Стогова, – ответила женщина.

– Ну хорошо, Александра Алексеевна, возможно, что-то тут напутано. Как вы себя чувствуете? – Врач задала вопрос, но уже с сомнением на лице, скорее по привычке, посчитала пульс, послушала грудь, проверила реакцию зрачков на свет. – Вы не припомните, как сюда попали, точнее, как могли попасть?

Больная снова прикрыла глаза, как это делают, когда воспоминание дается с трудом.

– Кажется, я ходила за водой, – неуверенно произнесла она.

– Ну что ж, поправляйтесь, – сказала врач и вместе с сестрой направилась к выходу.

– Таня, что это значит? Она лежит третий день под чужой фамилией.

– Доктор, я сама ничего не понимаю. Мы сделали запись по паспорту, найденному в боковом кармане ее пальто. Кроме того, есть пропуск на фабрику имени Анисимова. Сообщили туда. Нам сказали, что это их табельщица. Может быть, это амнезия на почве голода? Или умышленная выдача себя не за того, кто есть?

– На амнезию не похоже. Она же правильно сказала, что ходила за водой. Ну, а вы хоть сверили ее с фотографией на паспорте или пропуске?

– Валентина Петровна, это же фотографии довоенные. Все женщины сейчас на одно лицо: блокадницы. Даже возраст определить очень трудно.

Спустя минут сорок медсестра Таня принесла к Стоговой черное мужское пальто со старым каракулевым воротником, паспорт и пропуск.

– Вас привезли завернутой в это пальто. Оно ваше?

– Нет.

– А чье оно?

– Я не знаю.

– Тогда давайте уточним ваши данные. – Медсестра вытащила из кармана халата ученическую тетрадь и приготовилась записывать.

Но Александру Алексеевну в этот миг пронизала ужасная мысль.

– Слушай, милая, у меня ведь дома дети остались, понимаешь? Две дочери и сын. Пло́хи они, хуже, чем я. Выходит, они не знают, где их мать и что с ней… Отвези меня домой, сделай божескую милость. Мне уже хорошо. Полежу там, отойду…

– Не волнуйтесь, Галин… Александра Алексеевна. Мы наведем справки, сообщим им. – Она едва не сказала, что вчера уже ввели в заблуждение фабрику, что хотели сообщить о ней родным, но в квартире, где жили Евстигнеевы, разорвался снаряд и, кто жив, кто погиб, пока неизвестно. – Я попрошу врача, чтобы вас выписали пораньше. Да что просить – мы ни одного дня лишнего не держим. Стационар переполнен.

О том, что четыре дня назад, уйдя на поиски матери, Виктор не вернулся, в детском доме узнали от своего врача, посещавшей больную Ольгу Стогову. Теперь об этом знали все сотрудники и ребята. Услышав о пропаже Виктора, Эльза отказалась от пищи, сказала, что хочет умереть, и точка.

– Ведь она быстро поправилась, хорошо себя чувствовала, умная, общительная, трудолюбивая девочка – и вот, пожалуйста, сюрприз! Все насмарку, – рассказывала врач директору детского дома, Нелли Ивановне. – Вы знаете, она с характером, упрямая. Такая может довести себя до трагического конца. Уже вторые сутки ничего не ест. Это при ее-то истощении! Я как врач пасую, сдаюсь.

– Успокойтесь, попробуем уговорить.

Когда вошла директор, Эльза лежала в постели и даже не шевельнулась, не открыла глаза.

– Та-ак! Ты мысленно уже на том свете, да? – Нелли Ивановна попыталась заглянуть Эльзе в глаза. – Он кто тебе? Сват, брат, жених, родной отец?..

– Нелли Ивановна, прошу вас: не говорите о нем так. – Эльза печально и требовательно глянула на директора. – Он мне два раза жизнь спас, понимаете?