Дети богини Кали (СИ)

Саймон грустно смотрел ей вслед. И зачем он только простил эту упрямую воображалу? Он ведь клялся самому себе никогда больше не разговаривать с нею, застав их с полуодетым Малколмом в гараже…

Ему снова вспомнился день, когда Онки выпрашивала у него прощение. Началось с того, что она в очередной раз вступилась за Фича. За него постоянно приходилось вступаться – над ним не издевались, кажется, только ленивые…

Онки разогнала недоброжелательно настроенную компанию, на сей раз ей потребовалось пустить в ход кулаки и даже пришлось получить несколько ссадин – в качестве награды за свой «подвиг» она попросила Саймона поговорить с нею наедине. Он не хотел соглашаться, но Фич робко заметил ему, что они очень обязаны Онки, и посоветовал всё-таки внять её просьбе. И мальчику пришлось сдаться.

Сначала разговора не получалось, они злились друг на друга, каждый норовил съязвить побольнее, и Саймон сказал, что простит Онки только тогда, когда она порежет себе руки канцелярским ножом. Он не думал, что она это сделает, он обиделся и играл с ней в злую игру, но Онки взяла злополучный нож и полоснула себя несколько раз… Он и сейчас помнил, как ярко зажглись на светлой коже красные нити порезов. Она сжала руку в кулак, но с него все равно капала кровь. А потом она сказала, глядя ему прямо в глаза:

– Когда ты вырастешь, я поцелую тебя, Саймон Сайгон.

Это прозвучало в тот миг почти как угроза, ничуточки не ласково, скорее упрямо и хмуро, но это была самая приятная угроза из всех, какие только могут быть на свете, Саймон почувствовал, как мурашки побежали у него по позвоночнику, а жар прихлынул к лицу. И он простил её.

Вскоре после этого разговора Онки и Саймон снова поссорились, и на этот раз тоже совершенно по-взрослому – на разрыв.

Вышло всё как раз из-за поцелуев.

Саймону предложили играть в школьном спектакле. По сценарию девочка, исполняющая главную роль благородной разбойницы, в финале должна была слегка чмокнуть его в щеку, намекнуть зрителю на зарождающиеся чувства – Саймону доверили играть прекрасного Принца – и Онки, узнав об этом, неожиданно пришла в ярость:

– Неужели ты согласился?! Вот уж не ожидала от тебя. Ради какого-то дурацкого спектакля ты способен разрешить целовать себя неведомо кому!?

– Ну…ведь это же искусство. Просто дружеский поцелуй… И она не неведомо кто, я знаю Дейзи давно, мы с ней в одном классе…

– "Дружеский поцелуй!" – недобро передразнила Онки, – как же… Мы с тобой тоже, вроде, друзья, но что-то не очень ты подставляешь мне щечки для поцелуев!

– Ну…хочешь… поцелуй, – пробормотал Саймон быстро и покраснел.

– Не шутишь? – спросила она, как будто немного испугавшись.

– Нет…

С колотящимся сердцем Онки склонилась к нему и несколько раз осторожно потрогала сомкнутыми губами нежную щечку мальчика будто ароматный персик перед тем как надкусить…

Он даже зажмурился от удовольствия.

– Я не хочу, чтобы кто-то еще целовал тебя, – жестко заключила Онки, выпрямившись рывком.

Саймон взглянул на неё с лёгкой досадой за внезапно прерванное блаженство.

– Я запрещаю тебе участвовать в этой дурацкой пошлой постановке. Ясно?

– По какому праву? – удивился Саймон, – я же не твоя собственность?

– Пока да, но ты должен учиться подчиняться. Потом, когда мы вырастем, и ты станешь моим мужем, я буду главой нашей семьи, и ты будешь обязан во всем слушаться меня. Потому что я – женщина. Так принято в нашем обществе. И это – хорошо. Это – правильно…

Ощутив на себе напряженный пристальный взгляд его больших серьезных глаз, Онки воодушевилась и продолжала:

– Ты будешь носить мою фамилию… Саймон Сакайо, как тебе, нравится?

– Нет! – отважно заявил он, и хорошенькие губки его гневно задрожали, – На таких условиях – подавись ты своей фамилией! Я свободный человек, я буду играть в школьном спектакле, если захочу, и никогда – слышишь! – никогда не стану твоим мужем!

Он произнёс это громко, выразительно, точно в лицо плюнул, развернулся и побежал прочь, чувствуя, как щекочет в носу, как глаза заливают бессильные слезы гнева, обиды и какой-то новой болезненной нежной тоски.

–

Незадолго до начала каникул наставник попросил Малколма задержаться после занятий. Юношу это нисколько не встревожило – за последние несколько месяцев он так привык к нагоняям и замечаниям, что они перестали нарушать его эмоциональное равновесие.

– Сегодня мы с вами идем к госпоже Крис. Нам назначено на три часа, – объявил наставник, едва Малколм успел притворить за собой дверь кабинета.

– Зачем? – у юноши радостно встрепенулось сердце.

"Неужели они решили вернуть мне Сэмми!?"

Это было первое, о чем он подумал.

– Я не знаю. Она сама мне позвонила, и попросила проводить тебя в её кабинет, – наставник поднялся, поправил галстук, – идем скорее, а то опоздаем, только прошу тебя, ради Всеблагой, рубашку застегни под горло… Иначе стыдно с тобой по административному корпусу идти…

Директрисса сидела за столом в своем просторном кабинете, перебирая бумаги. Звук открывающейся двери заставил её поднять голову.