Дети богини Кали (СИ)

– Я? – Белка вспыхнула, – Я имела на это право! Вспомни, как ты мучила меня. С самого начала, с детского бокса. Ты отнимала у меня сладкий полдник, ездила на мне верхом, заставляла носить свою сумку, стрелять тебе сигареты, стоять «на шухере»… Я столько лет была твоей тенью, что забыла, как это вообще: быть самой собой, иметь собственные желания, жить по-своему, а не по чьей-то прихоти…

– С человеком делают только то, что он позволяет, – ответила Мидж, – если бы ты действительно «имела право», как ты выразилась, если бы ты на полном серьезе верила в это своё «право», то ты подошла бы ко мне, как равная к равной, и мы бы поговорили. Или подрались. Или ещё что-нибудь. Но это был бы поединок. Честный дележ. А то, что сделала ты… Просто ещё раз доказала сама себе, что ты шестерка.

– Разве ты любила его? – спросила Белка, от бессильной ярости сжимая кулаки под свободно свисающими полами накинутого на плечи форменного кителя.

– А почему ты сомневаешься? Раз ты можешь, отчего я не могу?

– Мне всегда казалось, что ты жестокая.

– Нам дано видеть лишь отражения себя в других людях, – Мидж усмехнулась, – мы не в силах понять в полной мере движения чужой души, и истолковываем их так, как подсказывает наша собственная. Дай-ка мне мой китель. Вон он там, на стуле.

Белка молча протянула раненой то, что она просила. Порывшись в карманах, Мидж извлекла на яркий свет больничной палаты полустертую, обмусоленную, обгоревшую по краям фотографию.

– Она была со мною в каждом бою.

Фотография лежала на одеяле. Истерзанное и обожженное на безупречно белом. Словно на снегу. С неё смотрело на сраженную безмолвную Белку нежное улыбающееся личико Малколма.

– Ты знаешь, что произошло в тот день, когда я лишила его невинности? Это было в начале лета, он нашёл в траве птенца; глупыш, наверное, слишком старательно вытягивал шейку и в конце концов кувырнулся… Малколм велел мне залезть на дерево, чтобы вернуть его в гнездо. Я не хотела… Я сказала, что это ерундовая затея. Птиц каждую весну выпадает из гнезда видимо-невидимо. Сказала я. Всех их не спасти… Да и кошкам нужно чем-то питаться. Я привела ему уйму разумных аргументов. Я не собиралась никуда лезть. Вот тогда и… Он обещал мне … Он посулил мне самое дорогое, что у него было. Ради этой птицы. И я полезла на это чёртово дерево. Как миленькая полезла. И положила эту чёртову птицу в гнездо. Понимаешь теперь? Он самый необыкновенный юноша из всех, что я видела. Он просто ангел…

Никто больше ничего не говорил, воцарилась гнетущая тишина. Нарушил её на мгновение лишь внезапный стон, глубокий, жалобный, донесшийся с соседней койки. Девушка с забинтованной головой тяжело повернулась и снова застыла на своем ложе.

Мидж лежала, выпрямив длинные руки на одеяле. Она смотрела в потолок, задумчиво и будто бы ожидающе – как в небо.

– Ладно, – сказала она, повернувшись к Белке. Блеск её глаз был непроницаем, точно бликующее стекло, – прости себя сама, я тебя уже простила…

А потом Мидж улыбнулась. И в этой улыбке было что-то уничтожающее, высокомерное.

– Ну не разговор, а прям тоска, – сказала она, – ты вот меня всё расспрашиваешь, про войну да про врага, а лучше бы рассказала, вот, про свою дыню! Эх, какая…

Мидж протянула руку и попыталась прикоснуться к тугому круглому животу Белки. Той почудилась какая-то брезгливо-снисходительная ласка в этом жесте, и она отодвинулась.

– А чего рассказывать, – произнесла она жестко, – мы с тобой служим одному государству, но у нас принципиально разные службы. Я даю жизнь тем, кого такие как ты убивают.

Белка встала и в последний раз взглянула на Мидж сверху-вниз; эти две женщины – солдат и родительница – соприкоснулись взглядами коротко, словно шпагами в бою, и Белка быстро вышла из палаты.

–

Ей стало дурно, когда она оказалась за воротами больницы. Никакой боли не было, просто живот стал вдруг невыносимо тяжелым и твердым. Как камень. Она поняла, что не может больше идти, встала, прислонившись спиной к кирпичному забору. Живот снова налило свинцом, быстро и сильно, потом ещё и ещё раз – схватки шли одна за другой – так скоро, что между ними было не вздохнуть – Белка не кричала, она царапала стену скрюченными пальцами…

Высоко над её головой простиралось небо, очистившееся от облаков, нежно-голубое. Под ветром пенилась роща. Нет, это была вовсе не боль, то, что мучило её, скорее давление – точно невидимые тиски сдавливали тело со всех сторон, будто огромные руки скручивали мышцы, словно белье при отжиме.

Вдруг где-то внутри беззвучно треснуло, будто лопнула упруго натянутая веревка, и на мягкую землю хлынули воды, горячие, мутные, с прожилками коричневатой слизи. Белка ощутила нестерпимое желание тужиться, она сильнее налегла спиной на холодную стену – как в тумане всплыли наставления инструктора, что лучше не торопиться, если рядом никого нет…