Дети богини Кали

Онки безумно стыдилась своей новоприобретенной привычки — думать о Малколме перед сном — она считала это вполне естественное следствие наступления переходного возраста непростительной слабостью и всячески пыталась побороть. «Настырные гормоны пытаются диктовать мне свои условия? Вот уж — дудки!» Но чем больше усилий она прикладывала к такому странному перетягиванию каната, тем хуже у неё выходило. Разумеется, Онки ни с кем не делилась своими переживаниями и не предпринимала каких-либо попыток сблизиться с Малколмом, ей пока этого не требовалось, вполне достаточным казалось снова и снова разглядывать в подробностях случайную, но поразительно четкую фотографию в памяти: яркий свет из ворот гаража бесцеремонно вырывает из полумрака тело юноши, нежное, ослепительное; в наготе есть какая-то беззащитность, обезоруживающая, обескураживающая, её невозможно судить, оценивать, во всяком случае сразу, в тот миг, когда видишь, можно только раскрыть глаза — ещё шире, так широко и резко, что щеточки-ресницы невзначай кольнут подбровья — и смотреть, жадно, неистово, во все глаза…

В один из дней Малколм сам подошёл к Онки в столовой.

— Это правда, что у тебя уровень А по точным наукам?

— Вечно ты мешаешь мне есть, — буркнула Онки недовольно, отодвигая миску с салатом, — у меня, вообще говоря, уровень А по всем предметам, а почему ты спрашиваешь?

— Я… — Малколм покаянно понурил свою стильно убранную голову, — у меня… короче… проблемы… я по математике едва дотягиваю до уровня G, меня перевели в группу для малышей, сижу там, как дурак, с двенадцатилетними, да и то ни черта не понимаю… Мне нужна твоя помощь, Онки. Позанимайся со мной, пожалуйста…

— С какой радости? — осведомилась она пренебрежительно, — в Норде как в джунглях, естественный отбор, здесь каждый сам за себя, не можешь — иди мести улицы или торговать в супермаркет.

Её слова прозвучали жёстко — словно прокатилась по асфальту пустая жестяная банка.

— Но …ведь Рите же ты помогаешь? — робко заметил Малколм.

Онки подняла на него непонимающий взгляд.

— Рита — моя лучшая подруга. Кроме того, помощь я ей оказываю относительную, так, отвечу на пару вопросов, в репетиторы к ней я не нанималась.

Малколм так и стоял потупившись. Он молчал, но не уходил, Онки выжидающе барабанила по столу пальцами — говори, дескать, уже что-нибудь, или вали, чего встал?

— Рита подруга… Ну а я?

Он взглянул на неё как-то по-особенному, просительно и в тоже время многообещающе; в этом взгляде соединились его подкупающая, тешущая самолюбие слабость перед нею, потребность в помощи, и тайная власть, о которой он, вероятно, мог догадываться; должно быть, это было излюбленным его оружием — так смотреть, и, скорее всего, мало кому удавалось перед ним устоять…

Онки удивилась.

— Ты? Не знаю… Мы слишком мало знакомы, — она сохранила безразличный тон, но взгляд Малколма взволновал её — выстрел Амура, невидимая стрела, пущенная точно в цель. Он не мог быть уверен в том, что попал, но природная интуиция подсказывала: если повторить попытку, это вполне может произойти…

Малколм опустил свои длинные ресницы и снова поднял их; в его взгляде, будто в некой мифической субстанции перемешанной этим движением, что-то неуловимо переменилось; да, такие глаза как у него, загадочные, большие, аквамариновые, воистину могут стать оружием пострашнее термоядерной бомбы: одним взглядом способны они хоть разрушить, хоть воссоздать великую империю, хоть начать, хоть остановить войну — стоит только взглянуть в глаза нужному человеку, с этой опиумной нежностью, с этим лукавым обещанием всех земных блаженств за проданную душу…

Онки почувствовала себя не в своей тарелке; она отвела взгляд, но он как назло тут же уперся в узелок сиреневого галстука, потом скользнул по стройной шейке Малколма с едва заметным бугорком кадыка, по его точеному подбородку, скуле, остановился и чуточку задержался возле губ.

— Ладно, хрен с тобой, — грубовато подытожила Онки, — только у меня есть несколько условий.

— Как скажешь, так и будет.

— Так вот… Первое — заниматься мы будем по вечерам, больше времени у меня нет, потому придется немного потеснить разного рода потехи, — она красноречиво взглянула на него, — ты меня понял, я надеюсь, второе — мы будем говорить только о математике, и больше ни о чём, ни одного лишнего слова, ясно?

Малколм кивнул.

— И, наконец, последнее, но самое главное условие: не предлагать мне никакой награды. Я всё равно ничего не возьму. Мы договорились? Если да, то жди меня сегодня около семи в детском кафе, заказ оплачиваем пополам.

В это время к столику приблизился Саймон Сайгон. Ни Онки, ни Малколм прежде не замечали его — вполне возможно, что он давно уже стоял в стороне и наблюдал за ними — тихо, вдумчиво — и они оба — два силуэта — жили какой-то отдельной жизнью в непостижимом мире его воображения, двигались, отражаясь, словно в стеклянном ёлочном украшении, в глянцевой поверхности его крупных зрачков.

— Идем уже, а то ты опять опоздаешь на занятия… Горе мне с тобой, — посетовал Саймон с забавной в его лета важностью.