Дети богов (СИ)

Я встал, продолжая прижимать к себе обломки жезла. Про посох, лежащий рядом в траве, я забыл. Или не придал ему значения — лежит и лежит себе. Даже мёртвые неблаговидные тела не влияли на моё душевное равновесие. Хотя бы по той причине, что это равновесие просто напросто отсутствовало. Точнее, у меня сейчас не было никаких чувств, а, значит, и равновесить было нечего — с потерей жезла меня накрыло толстым и тяжёлым пуховым одеялом какой-то безнадёжности, оставив только восприятие окружения. Вот лес. Вот трупы. Ну, воняют. И что? Вот люди, смотрят. Я переложил обломки жезла в одну руку, а второй порылся в глубоких складках мантии, выискивая карман. Не глядя вытащил из него монету и всунул её в руку охотнику, расплачиваясь за его труды в помощи восстановления памяти. Не обращая внимания ни на удивлённый, ошеломлённый взгляд охотника, рассмотревшего монету, ни на Фера, который что-то говорил или спрашивал, мне было всё равно, я повернулся и уверенно зашагал домой. Дорогу теперь я помнил, а всё остальное сейчас не интересовало.

Только через несколько дней, в башне, лёжа на широкой кровати и пялясь в потолочные балки, но не видя их, я пытался понять, что же так подействовало, что с того дня двигаюсь только чтобы сходить в уборную и перекусить чем-нибудь, что приготовил Фер. Предательница память в тот момент только подразнила меня, подсунув самые яркие моменты, но умолчала о подробностях.

Я помнил, как ещё будучи послушником оттирал полы в больших залах после экспериментов старших учеников. Помнил, какие толстые и старые были книги, которые с другими учениками зубрили вечерами, и как от них нестерпимо чесался нос и хотелось чихать без удержу. Помню невинные и не очень шутки над «перестарком», как за глаза называли меня обитатели Замка, пока я не стал учеником, и как приучался всё время быть начеку и огрызаться в ответ. Не помнил ничего из жизни до Замка, кроме своего прихода — когда становишься послушником, отказываешься от прежней жизни. Когда становишься учеником, пусть даже и младшим — забываешь прежнюю жизнь. Гуманное правило. Кто посвящает себя магии, тот продлевает свой век на несколько поколений, и только когда внуки правнуков ложатся в могилы от старости, тогда маг может прилечь рядом с ними. А может и ещё задержаться на этом свете. Поэтому и забывали о родных и не заводили своих семей.

Я всё помнил: тексты заклинаний и формулы ингредиентов для материальных обрядов, и как их применять, и что с ними делать, и как использовать хоть поодиночке, хоть совместно. А вот как собирать и направлять магическую силу для любого, пусть даже самого завалявшегося волшебства — это память решила оставить при себе. Как маг теперь я был полный ноль. Хотя, нет. Увидь я, как кто колдует, смог бы предсказать результат действа.

А может?.. Я встал и поднялся по вьющейся вдоль стены лестницы на третий этаж. Он же чердак, он же рабочий кабинет. Шкафы и столики теснились у стен, подставляя деревянные бока под протискивающийся в узкие окна — бойницы свет. Оставшийся свободным пол в середине комнаты густо и неравномерно покрывал слой восковых пятен и мела, которым рисовали магические окто- пента- гекса- и прочие — граммы для колдовских обрядов. Особой тщательностью в их последующем стирании я не отличался, и изначальный цвет пола угадывался с трудом. Начать стоило с простейшего, и я встал в этой мешанине линий и произнёс несколько слов. Слова прозвучали неестественно и глупо. По идее, после этого заклинания должен был подняться ветер, пусть даже и слабый, но воздух не шелохнулся. Что ж, усилим концентрацию.

Взяв кусок мела из шкафа, я нарисовал на полу окружность, описал вокруг неё нужные символы и, стоя в центре художества, снова произнёс заклинание. Эффект от сего действа меня потряс. А как ещё, кроме потрясения, можно назвать реакцию обученного мага на полное игнорирование со стороны объекта воздействия всех его потуг воздействовать на этот самый объект?

Я посмотрел на меловое изображение. На всякий случай обновил несколько линий, нарисовав их потолще. Посмотрел на измазанный мелом пол ещё раз. Ничего не изменилось — линии всё равно частично сливались с ранее нарисованными и недостёртыми. Я раздражённо бросил оставшийся кусок мела на пол, где он сразу потерялся среди белых линий на почти белом, меловом фоне. Тихо выругавшись, я спустился вниз за водой.