Дети богов

За шестьсот с лишним лет своей жизни — ну ладно, за те четыреста, что я мог добраться до выпивки — я не помнил себя пьяным. В эту неделю я не помнил себя трезвым. Каждый вечер, подняв жалюзи, я выходил на балкон и, перегнувшись через перила, щедро блевал на тротуар. Или на пристроившиеся у обочины автомобили — мне было пофиг. Проблевавшись, я тащился в ванную, выливал на себя поллитра одеколона, облачался в новенький костюм — каждый день новый, Ингри бы сдох, узнав, на что я спускаю фамильные капиталы — и выходил на охоту. Ночь приветствовала меня остатками дневного жара и запахом пыли. Кэдди я совсем забросил, и он угрюмо сиротствовал в гараже. Я заказывал лимузины. Белые или черные, длинные, как гробовозки, они выныривали из полумрака и неизменно ослепляли меня светом фар. Я забирался внутрь, вольготно раскидывался на кожаных сиденьях. Я ехал в клуб. Неважно, в какой — хотя прихотливая лимузинная судьба почему‑то неизменно приводила меня в район Нового Арбата.

Клуб приветствовал меня огнями поярче тысячи солнц. Гремела музыка — я выбирал те, где играли хауз, хип‑хоп или тяжелый метал, где в шуме невозможно было расслышать слова соседа по барной стойке, что‑то пьяно орущего тебе в ухо. В лучах строб‑лайтс выдрючивались группки и пары. Напитки всех оттенков и степеней крепости лились рекой, и вскоре я переставал различать, что опрокидываю себе в глотку: водку? Коньяк? Бурбон? Абсент цвета тоски и полыни? Избегал лишь разноцветных коктейлей с зонтиками и без, с оливками на зубочистках — это уже напоминало что‑то из кабинета зубного. Зато оливки и зонтики очень любили клубные девки, хрупкие бабочки, которые липли ко мне, как мошкара к керосиновому пламени. Всех их очень интересовал мой шрам — тонкие наманикюренные пальчики так и тянулись к моей роже, густо накрашенные глаза восхищенно и жадно распахивались. Я сулил девкам показать еще и не такие шрамы, и клуб покидал обычно в компании двух‑трех фей полумрака. Начинали мы в лимузине, предусмотрительно снабженном запасом охлажденного шампанского. Кожа сидений скрипела, пропечатывалась коленками и ягодицами. Продолжали у меня. Смятые простыни валялись по всей квартире. В комнатах тяжело, неприятно пахло. На зеркале засыхала губная помада. В бледном, скудненьком предрассветном освещении все подцепленные мной девки оказывались такими страшными, что дрожь пробирала. Или, может, виноват был мой пророческий левый глаз? Вынести присутствия этих размалеванных призраков в собственной постели я не мог и вежливо девок спроваживал, снабдив на прощанье запасом стодолларовых купюр. Иногда девки хотели продолжить знакомство. Тогда я без затей спускал их с лестницы. Милиции я мог не бояться. Не с такими деньгами, не в Москве, не в нынешнем жестоком к полуночным насекомым веке. Разве что отчаявшиеся соседи иногда долбили в стенку, если веселые девки слишком активно восхищались моими многочисленными шрамами.

Оборвался безобразный загул так же внезапно, как и начался. В ту ночь я как раз вывалился из «Метелицы» под ручку с двумя длинноногими дивами. Дивы были похожи, как сестры, и обряжены — это в июньскую‑то мертвую жару! — в одинаковые норковые шубки. Одна дива оказалась при ближайшем рассмотрении блондинкой. Вторая — брюнеткой. У обеих, похоже, напрочь отсутствовали потовые железы. Я уже распахнул перед красотками дверцу лимузина, отпихнув рвавшегося услужить шофера, когда кто‑то потянул меня за руку. Я оглянулся — и челюсть моя отвалилась со стуком. На тротуаре, в оранжевом топике и оранжевых же коротких шортиках, стояла лисичка Ли Чин. В переменчивом свете клубной вывески — огромного рулеточного колеса — она выглядела совсем ребенком. Через плечо ее свисала большая плетеная сумка.

Отпустив дверцу, я выпрямился и процедил с наивозможной глумливостью:

— А‑а, давно не виделись. Вот кто еще мне в рожу не плевал. Только, милая, для плевка тебе придется расчистить место — и так все заплевано. Или ты просто решила сменить место работы? Так я нынче забит под завязку. Вот завтра — милости просим…

В продолжение моей идиотской тирады Ли Чин молчала. Смотрела на меня с неопределенным выражением в раскосых глазищах. Когда я закончил, засунула руку в свою суму и извлекла оттуда двухлитровую пластиковую бутылку без этикетки, наполненную до горлышка прозрачной жидкостью. Протянула мне. Я уставился на бутылку, все еще ухмыляясь.

— Ты, девочка, совсем глупая, да? Неужели ты считаешь, что я у тебя из рук возьму даже запечатанную банку колы?

— Это не для тебя, — наконец соизволила отозваться Ли Чин. — Это для твоего деда. Он же болен? Так вот это лекарство. Ему поможет.

Я поглядел на девиц. Похоже, барышни заподозрили в юной лисе конкурентку, и пялились на нее без особой любви. И то правда — по сравнению с Ли Чин они показались мне редкостными страшилищами. Особенно светловолосая.

— Так, дорогие мои, — сказал я. — Веселье отменяется. Топайте отсюда. Вот вам компенсация за труды.