Дети богов

— У вас кто‑то здесь?

Я кивнул.

— Кто? Я, кажется, всех по именам знаю…

Она уже засыпала, и поэтому я ответил:

— Ее зовут Тенгши.

— Странно, не помню такой. Она ваша девушка?

Ресницы светловолосой затрепетали, опускаясь.

— Да.

— Пусть выздоравливает…

Юная ванья спала. Я сел на стул у ее кровати, закрыл лицо руками и долго сидел так, в молчании. Жаль, что пустыня высушила все мои слезы — а то бы, наверное, заплакал.

Рассвет я встретил на Воробьевых Горах. Как я туда успел дотащиться от Арбата самой короткой ночью в году — не помню совершенно. Миновав зиккурат Университета и пустой бассейн, я вышел на смотровую площадку. В лицо мне пахнуло открывшимся простором. Первые солнечные лучи позолотили маленькие отсюда купола Храма. Река заиграла. Белый кораблик у пристани казался щепкой в половодьи. Здания белые и кирпично‑красные, высотки и круглые — то ли стадионы, то ли дворцы — рассыпались среди кленов, лип, акаций, платанов и вечных ясеней, которые белокаменную, несомненно, красили. Застроено все, насколько видит глаз и дальше. Огромный густо заселенный блин, стойбище так и не покинувшей эти места Орды — недаром то тут, то там сверкнет своенравное золото. С горизонта тянулись тучи. В воздухе впервые за многие дни потянуло свежестью. Неужели собирается дождь?

Я оперся об ограждение и сделал большой глоток из бутылки. Ожидал, как хлынет по венам жидкий огонь, живой концентрат бытия — но ничего такого не случилось. Лишь расслабилось наконец‑то левое веко. Я поднял руку к лицу. Шрам исчез, как не бывало. Неожиданно испугавшись, я запустил ладонь под рубашку — однако рубец над четвертым и пятым ребром никуда не делся. Да мне и не хотелось.

Сзади раздались веселые голоса. Я обернулся. Парни и девушки, совсем молодые, в праздничных — парни костюмах, девочки — платьях. С цветами. С бутылками и неизменными пластиковыми стаканчиками. Выпускники, вчерашние школяры. Отгуляли свой выпускной и тоже вышли встречать рассвет. Бессонная ночь оставила под глазами некоторых синеватые круги — но компашка, несмотря на усталость, ржала во весь голос. Молодые, полупьяные…

Один из подростков, долговязый, в пиджаке и рубашке нараспашку со съехавшим набок галстуком, подвалил ко мне.

— Братан, это у тебя в бутылке вода?

— Да уж не вино.

— Глотнуть дай? С шампуня дикая сушка.

Я протянул бутылку парнишке. Воды оставалось больше двух третей, авось, все не вылакает. Он сделал несколько глотков и вернул бутылку мне. Встал рядом, облокотился о баллюстраду.

— Красиво, да?

Он смотрел не на город внизу. Смотрел на серый колосс ГЗ МГУ, порозовевший сейчас от солнца.

— Грубо. Но да, красиво.

— Ты здесь учишься?

Я ухмыльнулся. Похоже, вода не только шрам мой убрала, а и скинула лет четыреста, набежавшие за последние полгода.

— Учился. Не здесь, правда. На Моховой.

Что самое смешное, я даже не соврал.

— У вас там, говорят, горело? — напряг память паренек.

— И неоднократно.

— А я сюда поступать буду. На геологический. Завтра документы подам. У меня батяня геолог. Из тайги такие камешки привозил…

Дальше я уже не слушал. Просто смотрел на его оживившееся — то ли от решительно взявшегося за дело утра, то ли от моей водицы — лицо. Вряд ли парнишка нуждался в лечении, так что вода в лучшем случае прибавила ему жизни. Лет десять. Или пятьдесят. Мне было не жалко, а ему, я думаю, не интересно. Ему и так казалось, что у него впереди вечность.

Он поболтал еще немного и присоединился к своим друзьям, таким же сиюминутным для меня. Был — и быть перестал. И таким же вечным, как это вновь и вновь пробивающееся сквозь тучи утро. Они посмеялись еще и пошли себе дальше: узкие пиджачные спины, короткие платьица, уже начавшие увядать букеты. Я смотрел им вслед и завидовал дикой, нечеловеческой завистью. Да, у них впереди была вечность. У меня — меньше одного дня.

Именно здесь, на этих высотах, обернувшись к серебряной ленте реки — некстати напомнившей мне серебро некромантовой катаны — я понял: что бы ни случилось завтра, мне этого не пережить. Нынешнее утро было прощанием. Прощанием с городом, который я неизвестно как, когда и за что успел полюбить. Прощанием с Митгартом. И прощанием с солнечным светом — недаром, будто услышав мои мысли, скопившиеся на горизонте тучи поднабрались сил и проглотили розовый шар светила. И сразу сделалось зябко.

Я развернулся и побрел прочь. Спать. Мне сильно захотелось спать, и ничего больше.