Дети Божии

Сам Супаари даже не подозревал о невероятном сходстве между жана’ата и руна, до тех пор пока эти невозможно полиморфные иноземцы не указали ему на него. Он даже не замечал его, как не замечают, что капли дождя и вода одного и того же цвета, однако оно интриговало иноземцев. Однажды в резиденции Супаари в Гайжуре Сандос предположил, что в древние времена оба вида отличались в большей степени, однако руна каким-то неведомым способом вынудили жана’ата сделаться более похожими на них. Сандос назвал этот механизм мимикрией хищника. Супаари был основательно шокирован тем, что наиболее удачливые охотники жана’ата, искавшие пропитание в стадах руна, и внешне, и запахом более прочих походили на руна – и потому могли приближаться к стадам, не пугая добычу.

– Такие охотники были сильнее и здоровее остальных и без труда находили себе пару, – сказал также Сандос. – И они лучше питались, и у них рождалось больше детей. Со временем сходство с руна становилось среди жана’ата более заметным и более частым.

– Сандос, это просто глупо, – сказал ему Супаари. – Это мы их разводим, а не они нас! Скорее всего, наши предки ели только уродливых руна, а в живых оставляли только прекрасных, похожих на жана’ата!

Теперь, однако, Супаари признавал, что в словах Сандоса присутствовала доля истины.

– Мы одомашнили жана’ата, – сказала ему некогда Авижан, его секретарша. В свое время он отмахнулся от этих слов, приняв их за иронию, однако детей жана’ата воспитывали няньки-руна, и если это не одомашнивание, то что же?..

Потом он уснул и во сне оказался перед входом в пещеру. Как это случается во снах, он каким-то образом знал, что открывшийся перед ним ход ведет его в подземные каверны.

Он сделал один-единственный шаг вперед и тут же сбился с пути, все более и более запутываясь с каждым новым шагом, и проснулся под брачные вопли белошеих кранил, бродивших по мелководью. Разбуженный и встревоженный, он вскочил на ноги и попытался стряхнуть с себя нелегкое чувство, обойдя хижину кормчего, чтобы посмотреть на животных, круживших с титанической искренностью, и пожелать им удачи, в чем бы она ни заключалась для кранил. Повернувшись к дочери, спавшей свернувшись клубочком возле Пакуарин, он подумал: «Я сделал шаг в пещеру, и я везу с собой этого ребенка. Впрочем, нет. Не этого ребенка, а моего ребенка. Мою дочь».

Однако не с кем было обсудить ее имя. По обычаю, первая дочь получала имя из использованных уже в родне ее матери.

Супаари не имел никакого желания вспоминать кого бы то ни было из родни Жхолаа и потому попытался вспомнить кого бы то ни было из предков собственной матери и с неудовольствием понял, что просто не знает их. Будучи третьеродным, которому право отцовства не предоставлялось, Супаари как будто бы не слышал имен своих предков, а если их ему и называли, не запомнил ни одного. Не имея никакого представления о том, что делать дальше после того, как он благополучно покинул Инброкар с живым и невредимым ребенком, Супаари решил вернуться домой в Кирабай. Там он попросит мать выбрать имя дочери, надеясь, что такая просьба порадует ее.

Наполнив свои легкие воздухом, в котором ни одна частица не напоминала о городах, он подумал: теперь все стало другим.

Тем не менее запахи дома не изменились. Горизонт прятался за дымкой пыльцы кустов красноцвета, ставшей видимой в косых лучах второго заката – благоуханная пелена поднималась вверх от земли. Местность стала более равнинной, русло реки расширилось, течение замедлилось, ленивый ветерок приносил знакомые лечебные испарения переваренной травы: странным образом чистый запах помета пийанот. К ним добавлялись пряное благоухание плодов мел за несколько дней до созревания и острый, с дымком, аромат начавшей увядать датинсы. Запахи земли приветствовали их с дочерью, и ту ночь он проспал на палубе без сновидений и в полном довольстве. На четвертый день пути на юг он проснулся от начавшегося среди пассажиров шума: баржа приближалась к мосту Кирабай; здесь многие остановятся, чтобы поторговать. Поднявшись, Супаари велел Пакуарин собирать вещи и готовиться к высадке и начал неловко приводить себя в порядок. Без всяких просьб с его стороны торговец-руна взялся помогать Пакуарин распаковывать лучшие одежды Супаари и, не закрывая рта, помог завязать все тесемки и застегнуть пряжки. Радуясь тому, что с вынужденной надменностью Инброкара покончено, Супаари поблагодарил их обоих.

Его осенило поначалу легкое, потом сильное волнение – складывавшееся из оптимизма, накопившейся энергии и радости вновь оказаться в родных местах. Повернувшись к Пакуарин, он протянул руки к ребенку, не думая о роскошной одежде.

– Смотри, детка, – проговорил он, когда баржа проплывала под грубыми известняковыми арками. – На замковом камне этого свода находится герб твоего пращура в девятом колене, отличившегося во втором походе на приток реки Пон. Потомки его с тех пор владели Кирабаем по праву рождения.