Дети Бронштейна

Тогда он распахнул рубашку, открыв шею до самого плеча, и я увидел темно-красную царапину, которая начиналась от кадыка и терялась где-то возле ключицы. Не было необходимости задавать вопросы, однако и он ничего не пояснил, лишь дал мне полюбоваться царапиной несколько секунд. Я был ошеломлен, но и полон любопытства, поскольку никогда не встречался с теми, на кого нападала Элла: вот, значит, как выглядит невыносимое для нее человеческое лицо. По-моему, ничего устрашающего в нем нет, заурядное лицо, бледное, подозрений не внушает. Я поинтересовался, как часто он встречался с Эллой прежде.

Мгновение врач смотрел на меня непонимающим взглядом, потом улыбнулся и сказал:

— Нет, нет, вы напрасно связываете одно с другим.

Вчера во время прогулки по парку Элла накинулась на пожилую даму, которая навещала другую пациентку. Выдрала у нее клок волос, а когда та упала, стала топтать ее ногами. Он, врач, поспешил к ним и получил ранение, пытаясь удержать разбушевавшуюся Эллу.

Не зная, как его переубедить, я просто извинился за сестру. Он ответил:

— А что вы можете сделать? — Помолчал немного и добавил: — Да что тут вообще можно сделать?

Он понравился мне больше всех других врачей, каких я видел до сих пор, и я опять попросил:

— Ну пустите меня все-таки к сестре!

— Конечно, вы можете пройти к ней, — ответил он, как будто мы перед тем просто не поняли друг друга. — Но от сенсационных новостей следует ее избавить. Она действительно утомлена. Еще бы, так наглотаться лекарств — тут любому плохо станет.

По пути к ее палате врач рассказал, что он в этой лечебнице всего две недели, но к Элле успел прикипеть сердцем. Похоже, он пытался оправдаться за уступчивость, но это зря: кому же Элла может не понравиться?

Вид у Эллы был, как после тяжелой работы, отнявшей все ее силы. Когда я вошел, глаза ее были устремлены прямо на дверь. Руки на подлокотниках стула, будто она собиралась встать, но замерла в движении. Я обнял ее, стал гладить ее волосы. И представить не могу, чтобы кто-то испытывал к другому столько сострадания, сколько я к Элле. От отца я знал, что он порой ездит в лечебницу только ради того, чтобы ее обнять.

Взяв другой стул, я уселся, окно было открыто. Пахло смолой и свежескошенной травою. Когда во сне я вижу нашу маму, у нее всегда лицо как у Эллы. Ненавижу лекарства. Сегодня ей досталась особенно большая доза, и она ведь ежедневно глотает эту гадость, причем под присмотром, ей доверять нельзя. Лекарства снимают постоянное возбуждение, но от нее самой-то почти ничего не остается.

Элла взяла меня за руку и сказала:

— Вчера это опять случилось.

Я не знал, как себя вести, потому что она обычно никогда не упоминала о своих приступах. Видя, что ее коробит, стоит мне открыть рот, я давно снял эту тему. Что же теперь лучше: прикинуться дурачком или все-таки проявить осведомленность?

— Что такое случилось? — спросил я.

— А ты разве не знаешь? — ответила она, несколько оживившись.

Я быстро проговорил:

— Знаю, знаю, конечно.

Она кивнула, словно ничего другого и предположить не могла. Затем веки ее отяжелели, и я убедился в том, что совет врача был вполне разумен. Но все-таки спросил:

— А чем закончилось?

— Чем и всегда, — ответила она, борясь с непомерной усталостью. — Пришли люди и меня схватили.

Я стал рассуждать:

— Что тут необычного, если человеку какие- то лица отвратительны? Я и сам такой, просто лучше умею сдерживаться.

— В том-то вся и разница, — сказала Элла. — И знаешь что? Как только они меня схватят, я сразу думаю: «Вы все правильно сделали, теперь порядок!»

Я рассказал ей, что и врачу чуточку досталось: не хотелось ничего скрывать. Однако страх, что я веду себя неверно, меня не покидал. Описал ей царапину, которую показал мне врач, но она почти не слушала. И на вопрос, произвел ли врач на нее то же благоприятное впечатление, что и на меня, уже не ответила. Тогда я предложил ей немного поспать, а я, мол, подожду, как-нибудь скоротаю время.

Элла кивнула. Пошла к кровати, легла и, едва я стал ее укрывать одеялом, уже заснула. Хотелось есть, я открыл шкафчик и нашел там печенье. Вообще, меня тошнит от больниц и прочих подобных заведений, добровольно я там к еде не притронусь, но ведь Элла живет здесь, в этой палате.

У Эллы есть книжная полка, однако стоят на ней в основном не те книги, что привозим мы с отцом. Она только прочитает книжку, так сразу и подарит, и никак ее не переучишь. А может, обменивается с кем-нибудь. Я взял с полку чужую книжку, уселся на стул возле окна и принялся читать. То ли из-за экзамена по плаванию, то ли из-за прошлой ночи, но и я сразу заснул.

Разбудила нас медсестра. Я сидел спиной к двери. Сделал вид, будто смотрю в окно, только книжка упала на пол, когда я обернулся.

Медсестра, переводя взгляд с меня на Эллу, спросила, не хочет ли та сегодня пообедать. Я спросил, нельзя ли принести обед прямо сюда, я сам и принесу, но Элла вмешалась:

— Мне и так плохо, а вы еще о еде говорите.