Дети Бронштейна

Ресторан назывался «Ганимед», Кварт знал там одного официанта, который занял для нас столик. Нам пришлось пробиваться через толпу людей у входной двери: их не пускали, ресторан полон. Кварт несколько раз повторил: «Ведите себя прилично!» Только мы сели, как официант поставил перед нами бокалы, наполненные шампанским, это Кварт с ним договорился. Я выпил шампанское одним махом, напрасно отец коснулся моей руки. Кварт сказал, что шампанское — невиннейший из напитков.

Официант обслуживал нас так быстро и так внимательно, как будто Кварт когда-то спас ему жизнь. Тем не менее отец вскоре потерял терпение и брякнул:

— Когда начнем?

Я сделал удивленное лицо, хотя давно догадался, что ужин они используют как предлог, то ли намереваясь проверить, какую опасность я для них представляю, то ли желая заручиться моим молчанием. С деланной наивностью я спросил Кварта, что такое нам следует начать, я вообще решил как можно больше говорить с Квартом и как можно меньше с отцом.

Кварт явно считал отцовское поведение неуместным. Он решил исправить положение и налил мне шампанского из бутылки, вдруг очутившейся в его руке, со словами:

— Как я слышал, ты успешно сдал выпускные экзамены?

Я кивнул и хотел было выпить, но отец забрал полный бокал из моей руки, поставил пустой перед моим носом, а Кварту сказал:

— Хочешь его напоить?

Какая-то женщина из-за соседнего столика наблюдала за нами. Я выпалил, что уйду немедленно, если отец не прекратит так со мной обращаться. Затем взял полный бокал и осушил его до дна. Шампанское было невкусное, и я уже ощущал действие первого бокала. Кварт, взяв отца и меня за руки, сказал, что приглашал нас ужинать, а не ссориться.

Но нам было не до него, мы с вызовом смотрели друг другу в глаза, и отец спросил:

— А как я с тобой обращаюсь?

— Как с врагом.

— Но ты и есть мой враг.

Кварт поднес палец к губам и зашипел: официант подал суп. Из начищенных до блеска кастрюлек стал разливать его по тарелкам, с левой руки, словно желая продемонстрировать, что его ремеслу не чужд артистизм. Мы молча принялись за еду.

Вскоре отец, отложив ложку, обратился ко мне:

— Скажу начистоту: по мнению Гордона, с тобой надо поговорить всерьез и тогда ты нас лучше поймешь. Я придерживаюсь другого мнения. Во-первых, я думаю, ты вообще ничего не понимаешь, а во-вторых, мне это все равно. Но раз уж он настаивает — пожалуйста. Говорите, я слушаю.

«Еще одна только грубость, одно-единственное оскорбление!..» — решил я про себя. Кварт почуял опасность, угрожающую прекрасному его вечеру, и заговорил со мной:

— Знаешь, что у нас вчера произошло?

Взглянул на отца в надежде получить одобрение, но отец не заметил, погрузившись в размышления, которые явно касались и меня, ибо лицом он был мрачен. Тогда Кварт пустился рассказывать на свой страх и риск.

Вчера, в субботу, они сочли вонь в комнате настолько невыносимой, что решили дать Арнольду Хепнеру возможность помыться. Отвязали его от кровати, впервые с тех пор, как взяли в плен. Сделав несколько неловких шагов, он сумел самостоятельно добраться до ванной. Они ждали за дверью, поскольку запах и вид этого голого человека (нет, он не человек, а нелюдь, уточнил Кварт) не вызывают желания побыть с ним рядом. Слышали из-за закрытой двери, как он моется под душем. Через некоторое время велели ему выйти, а он не отвечал. Хотели его вытащить, а дверь закрыта на щеколду. Побежали в сад, увидели открытое окно ванной на высоте двух метров над землей: Хепнер сбежал. Решили, что направиться он мог только к автобусной остановке, с чего бы ему углубляться в лес или выходить на берег озера. Когда они уже завидели вдали остановку, Ротштейну пришла в голову разумная мысль: конечно, Хепнеру незачем забираться в лес, но ведь эта местность ему незнакома. Поспешили назад, Кварт впереди как самый молодой. Он-то и нашел Хепнера вблизи от тропинки, ведущей к озеру. Хепнер, лежа под кустом, тихонько звал на помощь, что ж такое? Прыгая из окна, он растянул или вывихнул ногу, потому и не смог уйти дальше. Он действительно перепутал направления, иначе ему, наверное, удалось бы сбежать. И рыдал от ярости, когда его обнаружили сами похитители, а не какие-нибудь прохожие. Они вернули его в дом, подхватив под руки, а последние метры даже пронесли.

На этом месте отец, который до того слушал с безучастным и вроде бы даже скучающим видом, перебил Кварта:

— Если уж рассказываешь, то давай точно. Последние метры до дома мы его не несли, а тащили волоком. Ты за правую ногу, а я за левую. Тебе что, об этом неловко сказать?

Кварт, сердито взглянув на отца, никак не мог решить, стоит ли вступать в объяснения из-за этого упрека. В итоге он заявил, что всякий рассказывает свои истории так, как считает нужным. И продолжал, обращаясь ко мне.