Дети Ченковой

— Или нарочно вы всё это подстраиваете, с ума, что ли, оба посходили, человеку отдохнуть не даете! — сердито выговаривает нам обоим отец.

— Который час? — спрашивает мама и глядит на часы.

— Который час? Половина шестого! — еще громче кричит отец. — Целый день по полю гоняешь, вечером возле дома возишься, а захочешь под утро поспать, так труба над ухом начинает реветь, весь дом дрожит!

— Что дрожит, где дрожит? — смеется мама.

Глядя на нее, смеюсь и я.

— Шалопай этакий, он еще и смеется! — набрасывается на меня отец, хватает за воротник и выталкивает на двор вместе с трубой.

Ничего-то родители не понимают, и от этого у меня успехов не прибавится. Отец-то музыкантом не был. Понюхал бы музыки, знал бы, что научиться чему-нибудь можно, только если упражняться каждый день или хоть через день. Не понимает этого отец. И понять никак не желает. Зачем же, спрашивается, в таком случае тащил он меня в музыкальную школу? Зачем толковал о гармонике? А разве только одна гармоника существует на свете?

Я забираюсь в самый дальний угол двора и, сев на дубовую колоду, с грустью размышляю о своих родителях. Ничего-то они не признают! Думают, что только у них одних заботы есть. А если я чего-нибудь нового не разучу, что сказать дядюшке Загрушке в свое оправдание? И что Загрушка мне скажет? Он лодырем меня назовет и геликон отнимет. Вот и сижу я да раздумываю, как мне родителей переубедить. Как их переупрямить? Скорей всего, так: не стану ничего есть. Сначала они будут меня насильно кормить, а там, глядишь, обо мне забудут. Тем дело и кончится. Или же отец, уходя на работу, шапкой меня шлепнет. Скорей всего, так и будет.

Сижу я, посиживаю, на ласточек смотрю. Как они весело щебечут на крыше! Смотрите, живут как хотят, и никто им не мешает! Эх, был бы я ласточкой! Ну нет! Что-то такое я читал, и глупо это было. Гм… Быть бы птицей побольше! Я еще некоторое время гляжу на крышу, потом забываю обо всем и играю гамму.

«Цвик! Цвиу!» — проносятся с криком ласточки над моей головой.

— Чао! — отвечаю я им и продолжаю играть.

— Соседка! — слышу я голос с соседнего двора.

У нас ни звука. Я прикладываю мундштук к губам и еще раз проигрываю гамму.

— Соседка, вы слышите? — снова кричат с соседнего двора.

— Меня зовет кто-то? — откликается мама на кухне.

— Соседка, не может ли ваш мальчишка дудеть еще где-нибудь?

— Что-о?

— Дудеть! Знай себе дудит, а это нашему псу не больно-то по вкусу пришлось. Воет словно бешеный.

— Ваш пес?

— И голуби пугаются. Заприте-ка вашего парнишку куда-нибудь в подвал, что ли! Не перестанет, так я его водой оболью!

Конечно, кому не надоест меня слушать! Разобиженный, я проглатываю слюну, что набралась на губах, и тащусь через двор.

— Я отсюда ухожу, — ворчу я, проходя мимо мамы.

— Почему? И куда? — спрашивает она, и по ее голосу я чувствую, что она раздражена точно так же, как и я.

— Ухожу.

— Куда?

— Куда глаза глядят.

— Хоть бы амбар у нас какой-нибудь был! — вздыхает мама.

Но я уже сыт по горло всеми этими невзгодами, тащу геликон в комнату, потом стою, заложив руки за спину, не зная, что предпринять и куда уйти. Когда я уже надел шляпу, доставшуюся мне в наследство от деда, вдруг мне на глаза попалась плетушка, и тогда мне приходит в голову: а ведь можно сходить в лес по грибы! На душе сразу становится легче, и я появляюсь на дворе с прояснившимся лицом.

— Куда ты? — опять спрашивает мама, и по ее голосу я понимаю, что она все еще мне сочувствует.

— Никуда.

— Ну, чего ты отговариваешься?

— Я не отговариваюсь.

— Так скажи, куда же ты пойдешь?

— По грибы.

— По грибы?

— Ну да.

— Один?

— А я ведь ни с кем не сговаривался.

— Заплутаешься еще. Не годится в лес одному ходить.

— Ну-у…

— Ты, я вижу, и разговаривать по-человечески не умеешь. Смотри, отцу скажу.

— Да-а, все на меня жалуются. А я виноват, что мешаю всем?

— Кому ты мешаешь? — серьезно спрашивает мама, и снова в ее голосе слышится сочувствие. Но от этого я еще больше злюсь.

— Всем мешаю.

— Тебя в лесу еще лисица искусает, — говорит мама.

— Лисица?

— Лисы сейчас болеют.

— Лис я в лесу пока еще не встречал.

— А вдруг наткнешься?

— Наткнусь, так только рад буду!

— А не заблудишься?

— Нет, не заблужусь.

В ЛЕС ПО ГРИБЫ

Вот я и шагаю по тропинке. Слева ручеек журчит, где мы всегда ловим раков. Однажды — дело было четыре или пять лет назад — я сунул руку под корень в воде да как закричу.

Ребята все ко мне сбежались, а когда я руку вытащил, они хохотать принялись, да так злорадно. Еще бы! Рак-то клешнями в мой палец вцепился. Вот я какой герой!

Справа от тропинки виноградники тянутся. Старые лозы сейчас сверху донизу обрызганы купоросом; от купоросной лазури прямо в глазах рябит. Но кое-где виноградники заброшены: даже до лоз руки не дошли. Взрослые сами о многом часто забывают. А почему? И потом на молодежь ссылаются: мол, молодые-то все в город бегут. И еще грозят своим детям: «Осел! Здесь останешься, работать в кооперативе тебя заставлю!» Будто в кооперативе одни дураки работают!